Дорога на две улицы - Мария Метлицкая

И что Никоше с ней хорошо. Это же очевидно, шесть лет прошло!

Просто надо попросить прощение. И все.

Хотя нет, не все. Еще надо надеяться на Катино великодушие.

И найти в себе силы поехать туда и покаяться.

Не так-то много. Хотя…

* * *

После блестящей защиты диплома Никошу пригласили в аспирантуру. Через два года он так же блестяще защитил кандидатскую – «Исследование механизма репрограммирования клеток культей и конечностей после удаления». Он написал несколько научных работ по изучению бластемы – скопления неоднородных клеток на раневой поверхности после ампутаций. Этими разработками заинтересовались фармацевты. Начались совместные работы в сфере практического применения лекарственных средств. Никоша был приглашен на международную конференцию в Лондон. Его исследования помогали в лечении инфарктов и инсультов.

Поехать наконец к Никоше Елену уговорила Гаяне – Ольга полномочия с себя сложила. Сколько можно биться с этой упрямицей? Надоело.

Гаяне тихо сказала:

– Его не жалеешь, себя пожалей! Сколько можно душу рвать? Ведь такой мальчик у тебя получился! Счастье, а не мальчик! – И, помолчав, добавила: – Эх, Лена! Я бы на крыльях летела! Каяться, извиняться, молить! Было бы только к кому!

Через неделю поехали на Катины именины. Всем составом – Борис, Елена, Ольга и Машка с Сенечкой. Еле расселись в маленькой Ольгиной машине.

Гаяне поехала к себе:

– Ну я-то тут при чем? Дело семейное.

Елена даже обиделась. Ничего себе «при чем»! Все мы при чем и при всем.

Дверь открыла хорошенькая девочка с розовым бантом в толстой косе.

– Привет, племянница! – Ольга чмокнула девочку в щеку.

Елена окончательно смутилась – вон оно как? И восхитилась дочерью.

Вышли Никоша с Катей и с мальчиком в белой рубашке с крошечным галстучком.

Стол был накрыт в комнате, по-парадному. Белая скатерть, хрустальные бокалы. Закуски плотно покрывали поверхность стола.

Все, немного смущаясь, расселись. Дети чинно и тихо пристроились с краю.

Обстановку, как могла, разряжала Ольга. Катя, еще больше располневшая и очень, надо сказать, похорошевшая – ведь все женщины хорошеют от любви, – не присаживалась и хлопотала вокруг стола.

Елена разглядывала сына. Сейчас, здесь, он был совершенно другой. Не тот, что заходил к ним ненадолго в гости.

Сейчас перед ней был мужчина. Хозяин. Глава семьи. Взгляд которого ловили домашние – жена и дети. К тихому голосу которого прислушивались и мгновенно все исполняли.

Он смотрел на детей так… Как смотрят на своих детей, в общем. И Елена услышала, как мальчик, Катин сын, обращается к нему: «Пап!»

Она увидела, как смутились при этом Катя и старшая девочка.

Елена похвалила готовку невестки – и это было совершенно искренне.

Когда Катя собирала со стола посуду, Елена вышла вслед за ней на кухню.

Она плотно прикрыла дверь и увидела, как молодая женщина зарделась и даже как-то подобралась – от испуга, что ли. Словно была готова обороняться.

Елена подошла к ней и взяла ее за руку.

– Простите меня! – хрипло сказала она. – Ну, если можете – простите!

Катя вздрогнула и ответила:

– За что, господи? Не за что мне вас прощать, Елена Сергеевна! Только благодарить вас надо! За такого мужа! И еще – называйте меня на «ты». Ну, если вам не трудно. А то как-то на «вы»… Ну не по-родственному это. Неловко мне как-то!

Елена шагнула вперед и обняла ее.

Так они простояли несколько минут. И обе, наверное, почувствовали большое облегчение. Елена уж точно!

– Ну, давай ставить чайник! – выдохнула она и улыбнулась.

Катя кивнула. Губы и руки дрожали у обеих. А что тут удивительного? Нормальный, человеческий ход событий.

И все же самым счастливым в этот вечер был Никоша.

А обе женщины, молодая и старая, об этом как-то не подумали…

* * *

Несмотря на Ольгину загруженность, болезни стариков, воспитание Арсюши и прочее, прочее, она умудрилась внезапно «упасть» в роман.

Совсем этого не ожидая. Роман казался окружающим – а все об этом узнали в первый же месяц как бывает со всеми подобными служебными историями, – банальным и в какой-то степени отдающим дань новой моде.

А дело было вот в чем: Ольгин любовник был моложе ее на добрых (или не очень) тринадцать лет.

И был, естественно, ее подчиненным. Посему в кулуарах (читай – курилках) был вынесен немилосердный вердикт: с ним – понятно. Ловкий мальчик желает сделать карьеру. А с ней уж тем более. Стареющая одинокая тетка жаждет молодого и крепкого тела – со всеми вытекающими, естественно.

Это было и так, и не так. Оператор Артем сделать карьеру, безусловно, хотел. Но и босс, то есть Ольга, ему нравилась, и очень. Как человек и как женщина. Воспитанный суровой бабкой, он тяготел к умным и взрослым, опекающим его женщинам. И, кстати, первая его жена была старше на восемь лет.

А банальность, конечно же, присутствовала. Куда ж в этих историях без нее? После очередного корпоратива трезвый (по причине обостренной язвы) Артем подвез до дома свою начальницу, Ольгу Борисовну. Развеселую и расслабленную – после асти-мартини и французского коньяка.

До дома подвез, да не до ее, а до своего – так уж получилось.

И опять банальность:

– А не выпить ли нам крепкого кофе? У меня привозной, колумбийский. Элитного сорта. Приятель возит – он там часто бывает. И варю я, кстати, в старой медной джезве, еще бабулиной. А ей привезли когда-то из Армении. Сто, примерно, лет назад.

Она улыбнулась – ну раз сто… Как не выпить? Из антикварной, можно сказать, турки.

Да и домой являться в таком состоянии не хочется.

Он удивился – это кого же она так боится? Мужа нет, живет вроде с родителями. Их, что ли? Ну совсем смешно!

Поднялись. Выпили. Кстати, она отметила, что кофе он варит отлично.

Поболтали о том о сем. И… строгая начальница, его леди-босс, уснула! Прямо в кресле, поджавши ноги.

За те десять минут, пока он варил свежую порцию кофе на крошечной кухне.

Он растерялся. Потом бережно взял ее на руки, уложил на диван и укрыл одеялом.

Она что-то пробормотала, почмокала губами и – еще крепче уснула.

Артем сел в кресло напротив и задумчиво ее разглядывал. Сейчас, при тусклом свете низкого торшера, она показалась ему совсем девочкой – тоненькой, хрупкой и мечтательной.

К середине ночи, когда окончательно затекли спина и ноги, он примостился на краю дивана – не раздеваясь и накрывшись старым махровым, еще отцовским, халатом.