Адония - Том Шервуд

Он шагнул — и не почувствовал под ногами опоры. Опустив взгляд полуослепших глаз, он увидел, что медленно движется, невесомо возвышаясь над дышащей теплом плотностью земли. И ещё увидел, что сама земля излучает солнечный свет, и этот свет поднимается, струясь между стеблями трав и цветов, к небу, и растворяется в нём. Торопливо подняв голову, Доминик увидел, что самого солнца в небе нет, но всё вокруг — и земля, и травы, и небо, и неподвижно стоящие в небе сверкающие белизной башнеобразные облака — всё напитано этим разлитым в пространстве светом. Светом! Земное убогое слово. Здесь это был не свет. Лучезарность.

Он медленно плыл в звенящем море цветов. Он прикасался к ним трепетными ладонями, и цветы с неописуемой нежностью тянули к его ладоням свои бутоны и чаши. Время от времени художнику чудилось, что они даже говорят с ним, и он что-то из обращённого к нему понимает!

Прошёл, по его представлению, полный день, но равнина цветов, в которой он парил, оставалась бескрайней. Скорее по привычке, а не от необходимости, решив лечь для заученного его телом ночного отдыха, Доминик медленно откинулся на спину, и благоуханная плотность трав, упруго и мягко прогнувшись под ним, приподняла его над землёй.

Но не приходила ночная привычная темнота, лишь только небо умерило переливчатую интенсивность своего немого сияния. Его цвета наполнились глубокими, бархатными тонами. Доминик спал, не засыпая, и вместо опять же заученной телом усталости он отдыхал от бремени золотого восторга. Глядя в притихшее небо, он вспоминал день, прошедший в разговорах с цветами, и горячие капли слёз, выкатившись из уголков глаз, побежали к вискам, вниз, унося с собой растворённую соль земных огорчений, разочарований, обид.

Решив, что наступило утро, он встал — то есть невесомо поднялся, и в эту минуту посмотрел на себя. На нём струилось белоснежное одеяние, в котором он, ничего раньше об этом не зная, угадал непрозрачную ткань, излучаемую собственным телом. Прошёл миг — и он сам, и одеяние его, и всё вокруг озарилось радостно засветившимся небом.

Он медленно потёк сквозь травы и вдруг понял, что среди бескрайнего многообразия цветов он узнаёт те, с которыми уже знаком, с которыми он вчера говорил, и эти цветы тянутся и медленно кивают ему как доброму, давно знакомому. Тогда, протягивая к ним руки, он принялся наделять их именами — и не поверил, откуда в его сознании нашлось столько новых и непривычных, и соответствующих красоте и аромату цветов, и их непохожести друг на друга, имён. А те, кого он назвал, на глазах становились ещё выше, ещё благоуханнее, и вместо слов, обращённых к нему, послышалось их ликующее пение, и те цветы, что ещё не получили имён, присоединили к ним свои мелодичные голоса, сорадуясь.

Так Доминик, омываемый этой живой музыкой, едва продвигаясь, парил в цветах — и вдруг обнаружил поляну.

Это был идеально круглый маленький холм. Здесь не росли ни цветы, ни травы, потому что всё округлое тело холма покрывали серые полупрозрачные камни. Доминик улыбнулся: камни своей формой напоминали ему детские кубики; среди них были и шаровидные, но всё же больше квази-кирпичиков с зализанными углами и гранями. Он приблизился и взял в руки один. И тотчас же его охватило удовольствие от ощущения тяжести предмета вполне реального мира. Какое-то время он качал камень в руках, наслаждаясь его твёрдой и прохладной весомостью. Потом присел и, расчистив вершину холма, выложил на ней каменный круг. Некоторое время он «ходил» возле получившегося кольца изумляясь тому, что оно вышло идеально круглым, словно отчерченным циркулем. А спустя минуту ещё одно чудо облило тёплой волной его сердце: он увидел, что камни словно приросли друг к дружке, «склеились», и теперь на вершине холма покоилось ровное цельнолитое кольцо. Тогда, войдя внутрь, Доминик выложил на нём новое, и ещё одно, и ещё. Подняв цилиндр башенки на уровень пояса, он перестал дотягиваться до камней в наружном пространстве, и вознамерился выйти из внутренней полости башенки. И тотчас это желание потянуло его вверх, и он поднялся на высоту своего роста. Изумлённый новой своей способностью, он «взлетел» ещё выше, и границы горизонта метнулись вдаль, и пространство его чудесной страны зримо увеличилось. Стали видны бледные пятна каменистых холмов, и Доминик радостно засмеялся, увидев, откуда он станет приносить камни, когда они закончатся возле его башни.

Когда башенное кольцо взметнулось на высоту в три его роста, Доминик, чуть увеличив диаметр, вывел ещё один ярус, в виде восьмигранной призмы. В каждой грани, в центре, оставался круглый, напоминающий оконце, проём. Вершину же призмы он увенчал круглым, чуть выступающим козырьком.

Закончился день, и художник, охваченный не усталостью, а тем, что уместнее назвать тихой истомой, прилёг в травы, со стороны любуясь созданной им стройной башенкой.

Он вернулся утром из мира полудрёмных мечтаний в солнечный день и замер от неожиданности: его башенка не была серой, в цвет составлявших её тело камней. Нет, она мерцала в сиянии дня радостно-синим, светло-синим цветом.

В этот день Доминик построил в отдалении новую башню, иной формы и высоты. Возводя её ярусы, он твердил, что эта башенка должна быть зелёной. Она и вышла такой. Но это был не обычный зелёный цвет, а многослойный изумрудный колер, вмещающий и цвет травы, и листвы, и птичьего пёрышка, и зелень ожидающей превращения в бабочку гусеницы, и цвет окисленной меди. Источающий плывущий изнутри свет, возвышающийся над цветочной страной изумруд перекликался лучами с небом.

Прошло восемь дней, и в цветочной ойкумене[16]художника неслышно смеялось, и сияло, и беззвучно пело новое, широко распростёртое, без всякого циркуля построенное кольцо. Оно состояло из восьми башенок, где кроме зелёной и синей были: жёлтое, цвета охры, голубое, оранжевое, светло-красное, и белое с бесконечно плывущими по нему снизу вверх кольцами оттенка слоновой кости. Нет, не все каменистые холмы располагались в этой геометрической правильности. Доминик сам расположил их так — своей «просительной» волей и воображением. Это вышло само собой. Однажды утром, приблизившись к первой своей, синей башенке, он с удивлением увидел, что освобождённое от камней пространство покрыто поднявшимися и обступившими башенку молодыми цветами. Потом, размышляя над своим замыслом, Доминик решил «попросить» у цветов нового места для новой башни, взамен освобождённого им. Как это было сделано? Просто на то место, где должна была встать новая башня, но где не было никакого холма, он отнёс один маленький камень и положил его к основаниям цветочных стволов. Утром, как бы радуясь предложенной им весёлой игре, цветы покачивались, шелестели, расступившись вокруг камня ровно на диаметр будущей башни. Доминик, снова полуослепший от признательных слёз, протягивал ладони к каждому участвовавшему в «игре» цветку, и они тянулись к его ладоням тепло и доверчиво, словно птенцы или котята.

Пришёл день, когда Доминик совершил свою самую главную стройку: в середине образованного башенками круга он возвёл высокую, вдвое выше всех прочих, причудливо свитую башню. И она засияла одновременно всеми созданными им цветами. В миг, когда это произошло, ликование таким жарким всплеском поднялось в его груди, что он сам, неожиданно для себя, поднялся над своей страной так высоко, как и не представлял: он прилетел к колонне белеющего в небе неподвижного облака.