Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

— Один человек ничего не значит. — Голос фра Пиета был не менее холоден, но в нём не звучало и тени улыбки, наверное, он давно уже разучился улыбаться. — Господь призывает нас принести жертву. Маррон должен быть наказан, иначе в Ордене не будет больше дисциплины. Его отряд видел, что он сотворил, и теперь это уже наверняка известно всем братьям. Если он не понесёт наказания, как можем мы ожидать в следующий раз послушания от глупого самоуверенного юнца, который считает себя умнее своего исповедника?

— Ты прав, Маррон — это всего один человек. Из него можно сделать пример для других, тут ты тоже прав — с его помощью можно напугать других и заставить их беспрекословно повиноваться. Но знай, что после этого на его родине будут говорить так: «Он спас замок, а его засекли до полусмерти». А может, вы пошлёте туда уже бездыханное тело, потому что, хотя монахи не убивают монахов, некоторые из них не могут пережить наказания. Попробуй, и ты увидишь, много ли народу придёт в Орден после этого. Знаешь ли ты, в каком отчаянном положении мы находимся, как мало нас, защитников этой земли? У нас враги на каждой границе, а в наших землях живут еретики. Даже один человек — чувствительная для нас потеря, а если эта потеря повлечёт за собой ещё дюжину, это нам дорого обойдётся через год или два. Мы сражаемся за Господа, сражаемся с шарайцами; мы не можем сражаться ещё и между собой.

— Довольно! — Прецептор не кричал, но его голос эхом отдался в часовне. — Вы оба забываетесь. Фра Маррон — не единственный из присутствующих, кто дал обет послушания, и, похоже, не единственный, кто забыл о нём или решил им пренебречь. Сьер Антон, твоё звание не ограждает тебя от наказания, равно как и твоё тебя, фра Пиет.

Стоявший рядом с Марроном рыцарь низко поклонился; стоявший чуть дальше фра Пиет опустился на колени. Маррон не видел этого, но догадался по чуть слышному шелесту рясы.

— Этот суд не настолько глуп, сьер Антон, чтобы растрогаться при виде воина, перемазанного в крови; думается, ты мог привести его сюда в чистой одежде, однако счёл, что такой вид будет более подобающим его положению. Итак, как я уже сказал, мы намерены проявить непривычную мягкость. Не только ты, фра Пиет, просил наказания, ибо именно так Устав предписывает смягчать гнев Господний. Однако полагать, будто гнев Господень на нас сейчас — все равно роптать на Него, ибо последствия оказались более чем благоприятны. Я заглянул в Королевское Око и увидел, что нападавшая на нас армия находится в нескольких милях отсюда на северо-востоке. Магистр Рикард отправился туда с приказом потрепать их и прогнать подальше, и я надеюсь, что он заставит врага рассеяться. Он отправился туда в полном секрете через Око и окажется рядом с врагом неожиданно. Впрочем, что бы ни случилось, ясно одно: крепость теперь в безопасности, и неизвестно, так ли это было бы, если бы фра Маррон молился вчера вместе с братьями, а не бдил в келье для кающихся. Моё решение таково: плохо послужив Ордену, но хорошо послужив Господу, фра Маррон, ты перестанешь быть братом для нас и лишишься рясы, которая является знаком нашего братства. Ты не будешь более монахом Ордена искупителей и никогда не сможешь вернуться в его лоно. Однако ворота крепости не захлопнутся за тобой до тех пор, пока ты будешь служить рыцарю-искупителю, сьеру Антону д'Эскриве, который говорил в твою защиту. Удовлетворён ли ты решением?

— Да, ваша милость, удовлетворён. — Как легко произнести слова, как трудно заговорить, когда горло сжимается от облегчения; и всё же он сумел прошептать ответ.

— Что ж, прекрасно. Изгнание из Ордена будет осуществлено сегодня вечером после молитвы. Пока что тебе надлежит вернуться в келью, ждать там и молиться, ибо это твой последний день в нашем братстве.

— Ваша милость, а это необходимо?

— Да, сьер Антон, совершенно необходимо. Пусть он подчинится нашему порядку в последний день перед тем, как перейти в твоё распоряжение. Он всё ещё наш до тех пор, пока мы не изгоним его; и, как сказал фра Пиет, это следует сделать на виду у всех.

И вновь Маррон оказался в темноте и в холоде, и вновь в животе у него было пусто. Впрочем, на этот раз его согревала обещанная надежда, и этого ему хватало.

Он был в чистой рубахе, которую с молчаливым презрением швырнул ему стражник. Она представляла собой кусок вытертой белой ткани, местами прохудившейся до прозрачности. Голова продевалась в дырку посередине, а потом балахон стягивался на поясе белым шнурком, удерживавшим вместе полы. По крайней мере так оно должно было быть. Маррон же здоровой рукой и зубами завязал на шнурке двойную петлю, чтобы она придерживала нывшую больную руку.

Наверное, подумал он, это опять непослушание — сделать из верёвки не пояс, как полагалось, а что-то другое. Но ему уже было всё равно. Оставалось всего несколько часов голода, несколько часов терпеливого ожидания, дрожи от холода и предчувствий. И молиться, как велел прецептор, он не собирался. Он провёл достаточно времени на коленях, а вчера ночью всего на миг вскочил на ноги, держа в руках «Дард». И кожа его была мокра от крови и пота, и страх зверем затаился в животе, а вокруг бушевала сотрясавшая воздух битва, и он помнил охвативший его трепет, помнил, как сжалось сердце — так, словно он попал домой. Это ничуть не походило на ту выходку в деревне, когда он был как в тумане, — нет, прошлой ночью он весь состоял из натренированных мышц, холодного рассудка, острого зрения. Страх так и не стал ужасом, а трепет не превратился в безумие.

Прошлой ночью он был тем, кем хотел быть, идя по стопам отца и желая стать достойным его наследником. А теперь он надеялся найти это на службе у сьера Антона, как хорошая собака надеется получить за службу кусочек мяса. Он всё ещё хотел сражаться за Господа, все ещё хотел верить в него, но так, чтобы его вера не омрачалась детскими смертями, отвернувшимися друзьями и готовыми убить исповедниками.

В полдень он шёпотом прочёл все положенные молитвы и позволил себе улыбнуться в темноте при мысли о том, что сейчас сьер Антон делает то же самое, что он сейчас также одинок в своей комнате. Маррону показалось, что эта улыбка не разгневает Господа.

Больше он не молился и не думал о том, что случится с ним после вечерней молитвы. До неё оставалось ещё несколько часов, а наказание продлится всего несколько минут, зато потом Маррона ждёт новая жизнь с новым господином, жизнь без горечи и обид…

Волнение вернулось к Маррону, когда он увидел неяркий свет лампы и услышал негромкие, медленно приближающиеся шаги. Это шёл человек, в обязанности которого было разносить хлеб и воду и опорожнять ведра с нечистотами. Поздновато он сегодня, подумал Маррон, но не удивился, вспомнив о событиях прошлой ночи.

Монах с лампой и с корзиной в руках миновал келью Маррона, не останавливаясь. В этом не было ничего странного: для осуждённых на изгнание из Ордена пост был самым малым из наказаний.

Монах прошёл мимо во второй раз, теперь с ведром воды, и опять не зашёл к Маррону. И в третий раз он не стал входить и опорожнять ведро в камере Маррона. На этот раз юноша узнал в нём одного из вчерашних стражей. Наверняка он тоже был наказан за невнимание, за то, что не заметил бегства грешника…