Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

не знал о нем. Хорошо еще, что приставу ничего не известно об этой краже. Как знать, может, Василий Никандрович мог бы счесть это обстоятельством, подтверждающим, что Купря виновен также и в убийстве. Перед внутренним взором Ивана Никитича стремительно разыгралась трагическая сцена. Вот он приходит к Карпухину, который по счастью оказывается жив и здоров. Они поднимаются на голубятню, чтобы Петр Порфирьевич мог показать, как там все надобно обустраивать для разведения птиц. Слово за слово, речь заходит о рассказах Ивана Никитича. Петр Порфирьевич достает из кармана затертую книжицу, слюнит палец и листает покрытые жирными пятнами страницы.

– Нету жизни в ваших с позволения сказать героях, – скучным голосом отчитывает он писателя. – Да и сюжеты – так себе, пресные. Я вот расскажу вам одну историйку, которую я имел удовольствие наблюдать со своей голубятни. Касается она местной купчихи. Ее фамилия Добыткова. Вы с ней, полагаю, не знакомы…

Иван Никитич решительно качает головой:

– Избавьте меня, Петр Порфирьевич, от местных сплетен. Я такого не люблю. А ежели вам мои рассказы показались скучны, то смею заметить, что их петербургская публика очень даже тепло приняла. А от сборника моего я вас избавлю. На что он вам? Поглядите, во что вы книгу превратили! Где это видано, чтобы так с печатным изданием обращались?

Иван Никитич протягивает руку и крепко хватает за край синей книжечки. Но воображаемый Карпухин книги не выпускает и продолжает говорить писателю гадости о его стиле и выборе тем. Наконец, разозленный Купря рывком тянет на себя сборник, голубятник подается было вперед, но тоже приложив усилие, перетягивает книгу на себя. Купря отпускает переплет и Петр Порфирьевич, не рассчитав силы, вываливается из голубятни и летит наземь.

«Должно быть преужаснейший звук раздался, когда он оземь грохнулся», – Иван Никитич зажмурился и затряс головой. Ему сделалось несколько даже нехорошо, когда он представил себе чувство леденящего страха, которое непременно охватило бы его, будь вся эта фантазия свершившимся на самом деле несколько дней назад событием. Он остановился посреди улицы и огляделся. Мирная жизнь городка шла своим чередом. Какой-то прилично одетый молодой человек, огибая вставшего столбом Ивана Никитича, снял шляпу и вежливо раскланялся с расчувствовавшимся писателем. Нет, слава Богу, Иван Купря никого не убивал. Только книгу украл. Стыдно ли ему? Вероятно. Хотя, положа руку на сердце, большого греха он в этой краже не видит. На что покойнику сборник рассказов? Да и письмо свое паскудное он отправить уже не сможет.

«А ведь, я, пожалуй, должен все-таки передать это письмо Добытковой. Не держать же его у себя. Доктор так ловко его открыл, что заклеить наново не составит труда. Она и не догадается, что мы его прочитали. Только обрадует ли ее это послание?»

Иван Никитич вздохнул и пошагал дальше, неохотно припоминая, какие еще обвинения выдвигал против него пристав.

Будто бы он украл записку, которую доктор Самойлов нашел к руке у Петра Порфирьевича. Что тут скажешь? Он, конечно, знал, что доктор взял ее в участке и держал в своем кабинете. Вместе ее разглядывали. Тут один вывод напрашивается: нельзя пользоваться для своих записей такой дурной бумагой и такими дешевыми чернилами, какие были у голубятника. Но красть этот обрывок? К чему? Он бы мог, конечно, его украсть, если бы посчитал, что письмо уличает в чем-то дурном господина Виртанена, то есть упомянутого в письме художника, и хотел бы, например, выгородить его. Но тогда они были еще едва знакомы. К тому же и доктор был всегда на стороне Тойво. Так что кто и зачем забрался в кабинет к Самойлову, чтобы забрать этот ни о чем не говорящий обрывок письма, так, похоже, и остается неизвестным.

Правда ли смерть голубятника Карпухина как-то связана с исчезновением из усадьбы Фернана Девинье? Этот вопрос показался Ивану Никитичу наиболее интересным. Хотя бы потому, что его самого он не касался, а рассуждать о третьих лицах намного занимательнее, чем решать, как стоило бы поступить самому.

Так, погруженный в раздумья, Иван Никитич дошагал до дома, где Лидия Прокофьевна сразу объявила ему, что сегодня вечером они званы в гости к Виртаненам, причем там же будет и Катерина Власьевна Добыткова. Иван Никитич встрепенулся и в голове у него стала как будто складываться какая-то новая картина, но сосредоточиться на ней ему не дали.

«Ну и денек, – посетовал он про себя. – Отобедал в гостях у Добытковых, отужинать иду к Виртаненым. Да между гостями еще и в полицейском участке побывал с визитом. И где только ожидаемая мною тихая провинциальная жизнь? Когда здесь писать?»

Предстоящий поход в гости вызвал много волнений. Маленькую Лизоньку было решено оставить на попечение Глаши и Маланьи. Лидия Прокофьевна и Сонечка были всецело поглощены подготовкой нарядов, в которых им предстояло впервые явиться перед глазами новых знакомых. Глаша бегала с утюгом. Маланья, являясь изредка то в коридоре, то под окном, изрекала мрачные пророчества:

– Про Добыткову эту я слыхала. Говорят, она одного художника уже уморила, теперь за второго взялась.

– Художника этого чухонского давеча под арест сажали. Хорошо ли в такой дом да с ребенком идти?

– Там рядом Карпухинский дом. Тот, где он помер. Место-то нехорошее. Как бы чего не приключилось.

Изречения кухарки тяжело ложились на душу писателя. И правда, стоит ли им идти всей семьей в дом художника и встречаться там с купчихой, которая может быть замешана в убийстве человека? Или он все же слишком увлекся своими фантазиями и ищет сюжетов там, где их нет? Может, все было так, как предположила его Лидушка? Несчастный случай и невольная испуганная свидетельница? Ему вспомнилась покойная тетушка Елизавета Андреевна, в доме которой они теперь жили, и которая всегда учила его, что о людях следует думать только хорошее. До тех пор, пока они не совершат дурного поступка, о котором станет достоверно известно. Иван Никитич вздыхал и смотрел на часы. Наконец, собрались и отправились на Луговую улицу.

Прошло полтора часа, а гости все еще сидели за столом, увлеченные разнообразными занимательными беседами. Иван Никитич с удовольствием видел, что, как он и ожидал, Тойво и Занаида Виртанены пришлись по душе Лидии Прокофьевне, и что теперь они держали себя друг с другом уже так, словно были давным-давно знакомы. С Катериной Власьевной тоже было приятно беседовать: она не чванилась своими деньгами и положением, предпочитала больше слушать, чем говорить сама. Здесь же был и доктор Лев Аркадьевич. Что до детей, то Саша и Сонечка, вовсе не заинтересовавшись обществом взрослых, давно