Андрей Рублев - Павел Северный

Долго они шли в темноте, оба молчали, а выйдя на свет, остановились, засмотревшись на переливы лунного отражения в реке. Ариадна заговорила первой:

– С постригом, Андреюшко, не торопись.

– Пошто помянула про постриг?

– Матушка Рипсимия сказала, что будто отсюда пойдешь в Троицын монастырь. Неужли мыслишь о монашестве? Дай слово, что поспешно не наденешь рясу. Пошто молчишь?

– Иной раз думаю о постриге. Может, легче будет, чем в мирской суете?

В переливах перламутровых красок солнечного восхода с северного горизонта по небу потянулись караваны причудливых облаков. Зеркальность речной глади от наскоков ветреных порывов раскололась на осколки. Возле берега, изгорбаченного сизыми валунами, монастырский причал с началенными стругами, ушкуями и лодками. Покачивается среди них большой струг, крашенный в голубой цвет, с красиво изогнутым носом, увенчанным иконой Николая-угодника, покровителя странствующих на водах. К бортам струга прибиты медные и железные щиты с вмятинами и рассечинами от ударов мечами и копьями. Приплыл на струге в обитель престарелый воевода из Тверского княжества, решил поклониться могиле родной матери, окончившей жизнь в монашеском чине. В храме воеводе понравились новые иконы. Игуменья Рипсимия, воспользовавшись этим, попросила богомольца взять на струг в обратный путь написавшего их иконописца. Воевода, побеседовав с Андреем, согласился выполнить просьбу, а Андрей обещал ему написать в Твери икону мученицы Параскевы, имя которой носила в монашестве покойная родительница.

Светит яркое солнце. По небу бегут облака, а от них на реке в посаде проползающие тени. В посаде шумит людская жизнь, и вплетаются в ее голосистость мычание коров, кудахтание кур и собачья перебранка.

В монастыре отошла обедня. Колокола оповестили об этом певучестью медных звонов.

Из ворот среди сермяжных богомольцев появились седобородый воевода в парчовом кафтане, правый рукав которого был пуст. Лицо воина с отметиной – шрам на правой щеке. Рядом с воеводой идет игуменья Рипсимия, за ними – Андрей и две монахини, Ариадна и Феодотия.

На причале людно. Здесь и отъезжающие, и провожающие, и просто любопытные, среди которых немало женщин с младенцами на руках. Игуменья вступила на причал, благословила воеводу и Андрея. Перекрестила Андрея и Ариадна, а он коснулся губами ее левого плеча.

Воевода и Андрей взошли на струг, на мачте которого развернулся парус с гербом Тверского княжества.

– Гладкого вам пути! – громко воскликнула игуменья.

– Пошлет тебе Господь долгую жизнь, матушка! – ответил воевода.

Струг медленно отвалил от причала, а когда ветер надул парус, поплыл, оставляя за собой вспененную водную тропу.

Андрей, опершись руками в борт, смотрел на берег, но лица Ариадны уже не видел.

Тропинка извивалась по лесу, как шустрый весенний ручеек, то петляя между лесин, то выбегая на солнышко на травянистую поляну.

Андрей шел весело. Выйдя с ночлега на заре, шагал, не чувствуя усталости.

Стоял погожий первый день последней седмицы июня. В вотчине воеводы возле Твери прожил неделю, выполнив обещание написать икону. Из вотчины тронулся в путь пешим, хотя воевода настойчиво предлагал преодолеть дорогу на телеге.

Привыкший к хождениям по монастырям Андрей и теперь не пропускал по пути ни одного храма, где мог посмотреть древние иконы, которых на Руси множество. В самых глухих местах, даже в часовенках Андрей подолгу разглядывал иконы, запоминая то, как они написаны безвестными живописцами. Даже несмотря на ветхость, иконы часто поражали Андрея яркой живучестью красок, услаждавших его взор.

Была у Андрея и другая причина идти пешком. Он всегда подолгу сживался с осуществлением задуманного. А решение посетить монастырь Троицы и повидать Сергия Радонежского пробудили сомнения. Прежде всего Андрея пугали мысли, как он встретится со святителем, не выполнив его воли и покинув своего престарелого учителя, отца Паисия. Андрей многое слышал о суровости троицкого игумена к ослушникам его воли. Ослушание Андрея было тяжким. Единственным его оправданием было то, что он совершил ослушание по молодости лет. Андрея пугало и то, что Сергий может спросить его о мирской жизни. Все эти сомнения заставляли Андрея не торопиться. Он надеялся, что время даст ему не только собственное успокоение, но и поможет найти вразумительные ответы на все вопросы, которые он может услышать от Сергия.

Шагает Андрей по тропинке, то зажмуриваясь от солнца, то всматриваясь в сизость лесного сумрака, прислушиваясь к голосам лесных пташек, к хрусту валежника. Идет Андрей с мыслями об Ариадне, и кажется ему, что она тут, возле него.

Тропинка, густо запорошенная хвоей, нырнула в лесную чащу, скатившись со склона оврага к речке с мостиком из трухлявых жердей. Миновав мост, Андрей остановился, догадался, что подошел к граням Московского княжества. На последнем ночлеге его предупредили, что за речкой с тележной дороги надобно свернуть на заход и, не теряя из виду утоптанную тропинку, топать по ней до Кассианова займища с тремя деревеньками, пристроившимися неподалеку от монастыря, возле слива воедино трех речек, среднюю из коих кличут Премудрая.

Углядев тропинку в прибрежном ивняке, Андрей, пройдя осинник, снова разом окунулся в лесной мрак. На тропе под ногами похрустывали шишки. Тропинка то терялась, то появлялась вновь и обнадеживающе звала вперед, изгибаясь среди частых муравьиных куч. Андрей замедлил шаг, услышав покашливание. Прислушался. Покашливание прерывалось тяжелыми стонами. Андрей ускорил шаги и скоро замер, увидев седого старика, сидевшего на земле и засунувшего голые ноги в разворошенную муравьиную кучу. Оба увидели друг друга одновременно. Старик, улыбаясь, сказал:

– Топай без опаски. Не лиходеем значусь. Ломоту в ногах лечу. Бортник тутошний.

– Чьи борти-то?

– Вестимо, боярские.

– Тверских бояр?

– Знамо дело. Земля-то тверского князя.

– Чать, больно кусают?

– Знамо дело, кусают, но от сего ломота притухнет. За лето накупаю ноги в кучах, так зимушку стану добрым молодцем вышагивать. Сам-то в кое место путь держишь?

– В Кассианово займище.

– На заходе к кукушкиной ворожбе дойдешь.

– С пути не собьюсь?

– Сам видишь, добрая тропа. Монастырь возле займища, вот к нему тропа людскими ногами и выбита.

– Даже в глуши видна.

– Сказываю, монастырь тута. К ним завсегда торные тропы, потому надеждой на Божью милость жизнь правим. Вот только в Кассиановом займище правильные люди в деревеньке по бережку Премудрой речки, в хлебце с солью путнику не откажут, а в монастыре братия без одарения воды не плеснет. О сем помятуй. Корыстолюбие в сей Божьей в обители. Доброго тебе пути.