Гапон - Валерий Шубинский

В итоге было принято две общие декларации: одна — общеполитическая (ее подписали все), вторая — только социалистических партий (всех, кроме финнов-активистов?). Первую декларацию, согласно отчету Акаси, составили «great В» «бабушка», Брешко-Брешковская), «agent F» (Фурухельм) и — «father G». Однако вскоре по окончании конференции Гапон отослал текст деклараций к Ленину со следующим письмом: «Дорогой товарищ! Препровождая вам две декларации, исходящие от известной вам конференции, прошу сообщить их предстоящему III съезду РСДРП. Считаю долгом оговориться лично за себя, что я принимаю эти декларации с некоторыми оговорками в вопросах социалистической программы и федералистического принципа».

В процитированных Лениным на съезде отрывках речь шла о «переходе в общественное заведование и в пользование трудового земледельческого населения всех земель, обработка которых основывается на эксплуатации чужого труда», о созыве Учредительного собрания для России и отдельных учредительных собраний для Польши, Финляндии и Кавказа. Другими словами, цитируя Ленина, — «сколок с с.-р. программы со всевозможными уступками националистическим партиям». Сам Ленин по поводу будущего Польши и других национальных окраин заявил, что мы «не можем быть ни за, ни против» их автономии или независимости, но что вопрос самоопределения не может решаться без участия социал-демократических организаций соответствующих территорий. А их-то на конференции не было.

После официальной части начались частные переговоры национальных движений с эсерами о совместных действиях. В них-то, видимо, и была соль — не то деньги японского правительства стоило бы считать потраченными впустую. Гапон ко всему этому уже не имел касательства. Его предложение создать единый «боевой комитет» с ним во главе не было принято всерьез.

Так выглядит история Женевской конференции по мемуарным и иным косвенным источникам. Материалы ее находятся в архиве Международного института истории в Амстердаме и еще ждут публикации.

В любом случае ясно: попытка «father G.» сыграть роль объединителя революционных партий закончилась ничем. Разве что Гапон попредседательствовал на собрании, на котором присутствовали Чернов, Ленин (пока не ушел) и другие гранды революционной эмиграции, и тем потешил свое самолюбие.

На первомайском банкете в одном из женевских кафе Гапон сообщил Ан-скому, что несколько часов назад вступил в партию социалистов-революционеров. Но Рутенберг утверждает, что принял Гапона в партию двумя месяцами раньше, в начале марта, сразу же по возвращении из Парижа, перед отъездом Рутенберга в Россию, и до конференции.

По словам Рутенберга, в разговоре участвовали он, Савинков, Чернов и Азеф. Гапону были поставлены условия: «Ни о каких самостоятельных планах, деловых переговорах без предварительного совета и разрешения Центрального Комитета не могло быть больше речи. Ни о каких двусмысленностях, недоговоренностях — тем больше. Ему предлагалось почитать, подучиться и в то же время писать свои записки, для которых был найден издатель. Тем временем выяснится положение дел в России, приедут некоторые из товарищей; тогда определится его практическая роль в революционной работе. Относительно „прав“ можно будет говорить в зависимости от результатов его работы. Претендовать на откровенность он может в пределах той области, в которой будет работать».

Рутенберг пишет, что в это время Гапон жил на средства эсеровской партии (выдавшей ему тысячу франков). В это можно поверить. Но в конференции Гапон участвовал как беспартийный — в противном случае он и не мог бы на ней председательствовать. Да и Ленин едва ли так привечал бы у себя в доме официального члена ПСР. Если с начала марта по начало мая Гапон был членом эсеровской партии, это членство было тайным. Но, скорее всего, его и не было. То, что Рутенберг описывает как прием Гапона в партию — это был просто предварительный разговор. А собственно пребывание Гапона в рядах эсеров было немногим дольше, чем его бытность «социал-демократом»: видимо, 1 мая Брешко-Брешковская, не знавшая о договоренностях Гапона с Черновым, Савинковым и Азефом, по своей инициативе приняла его в партию, а уже в середине месяца ему деликатно предложили «считать себя совершенно не связанным» своим членством в ПСР. Причина была проста: Гапон потребовал ввести его в ЦК и в курс всех конспиративных дел, в чем ему, естественно, было отказано.

К этому моменту, однако, Гапон уже не слишком интересовался работой в рядах эсеров — как и любой другой партии. В марте начали выходить из тюрьмы арестованные активисты «Собрания». Вскоре Гапон через посредников восстановил с ними контакты. В конце апреля (то есть как раз накануне вступления в ПСР) он пишет своим сподвижникам:

«…Здесь мой авторитет весьма силен, популярность велика, но не особенно меня эта мишура радует…

Я все обдумывал, присматривался к разным партиям. Был у корня их. Вглядывался я пытливым взором и не удовлетворялся. В социал-демокр. нет единого духа, причем генералы ея (за искл. тов. Ленина) б. ч. талмудисты, фарисеи, нередко наглые лгуны, нередко в полном смысле онанисты слов и фраз с большим самомнением (я не имею в виду героев-рабочих, настоящих работников С. Д.).

Некоторые генералы соц-револ. обладают чудным благородством и простой, но самоотверженной любовью к народу и рабочим. Что касается прогр., тактики и методов работы, то меня и та, и другая сторона не удовлетворяют, хотя душа, если не разум, склоняют к соц-рев. Но я стою вне партий и всячески стараюсь привести их к соглашению. Но пока моя попытка не увенчалась успехом…»

Удивительно, как детское тщеславие, наивное непонимание того, как на самом деле относятся к нему эмигранты и чего стоит его «авторитет», сочеталось у Гапона со своего рода исторической проницательностью. Во всяком случае, он разглядел в кругу «онанистов слов и фраз» будущего победителя, «человека дела» (как он, Гапон, любил выражаться) — и поставил на него.

В мае Гапон уже жил как семейный человек — после его долгих хлопот Сашу Уздалеву доставили в Женеву. А в середине мая Гапон с женой отправляется в Лондон.

Этот переезд был связан с заказом на написание автобиографии, русская версия которой неоднократно цитируется в этой книге. Предполагалось, что биография будет писаться сразу же по-английски, со слов Гапона, журналистом-профессионалом, и по частям публиковаться в журналах («Strand Magazine» — английский оригинал, в «Le Monde Modeme» — французский перевод), а затем выйдет книгой. Книга, по-английски и по-французски, вышла в конце года. Но гонорар (соответствующий десяти тысячам рублей, то есть жалованью Гапона-священника за пять лет) был получен, видимо, уже летом. Гонорар этот давал Гапону независимость от партий, не только личную, житейскую, но и политическую.

Журналиста, который будет работать над книгой, рекомендовал Ан-ский. Имя его было установлено лишь в 1997 году С. И. Потоловым: это Давид Владимирович Соскис, уроженец Бердичева, изучавший право в Киевском (Святого Владимира), Петербургском и Одесском (Новороссийском) университетах. Смена высших учебных заведений объяснялась участием в студенческих беспорядках. В конце концов Соскис получил, однако, диплом, состоял в Казани помощником присяжного поверенного и по-прежнему участвовал в конспиративных делах; в 1892 году он был арестован и после года в Петропавловке был выслан на родину, в Бердичев — откуда бежал за границу. Жил в Париже, в Швейцарии, наконец, осел в Лондоне, женился (между прочим, на внучке известного художника-прерафаэлита Форда Мэдокса Брауна), имел адвокатскую практику и занимался журналистикой, одновременно принимая живое участие в русской зарубежной политической жизни. От эсдеков он постепенно перешел к эсерам. В Лондоне жили ветераны-народники — Николай Чайковский и Феликс Волховской. Соскис издавал вместе с ними журнал «Free Russia», участвовал в Обществе друзей русской свободы, включавшем русских социалистов и британских либералов. Впоследствии Соскис вернулся в Россию, в 1917 году был секретарем Керенского, после октябрьского переворота снова уехал в Англию и в 1924 году натурализовался там. Его сын Фрэнк был министром в правительстве Вильсона и получил титул баронета. В работе над гапоновскими мемуарами участвовал также Джордж Герберт Перрис — известный британский публицист, автор «Новейшей индустриальной истории Англии» и книги о Льве Толстом.