Демоны Дома Огня - Александра Груздева

Сакович дрожащими руками приняла старинный том:

– Глагол «дон», – прочла она нетвердым голосом, строчки расплывались перед глазами, – означает «являться причиной, вызывать появление, принуждать». В сочетании со словом «мантра» он приобретает новый смысл – «произносить магическое заклинание», «излучать изначальную присущую вибрацию, для того чтобы вызвать изменения на тонком уровне сознания и бытия». Как существительное «дон» или «гдон» чаще всего употребляется в значении «злой дух» или «демон». Привидения, демоны и злые духи – это существа или силы, появившиеся в результате особенно дурных и ядовитых кармических вибраций, излучающие негативные воздействия. – Она отложила книгу. Хотелось вымыть руки, как будто она коснулась чего-то грязного. Или хотя бы вытереть их. Но ведь это был всего-навсего словарь. Откуда у нее это чувство гадливости?

– Что скажете, синьора Сакович?

– Вы верите в сказки культуры Бон? – собрав последние остатки мужества, усмехнулась она.

– Я верю в любые сказки. Вера в них – единственное, что нам остается в непредсказуемом мире всеобщего зла. Что может быть реалистичнее сказания о драконе и принцессе? Не чувствуете ли вы себя принцессой, Юлия, которая угодила прямо в логово к дракону?

– Вся редакция знает, что я отправилась к вам на интервью.

– Но ведь с вами могло случиться что угодно по дороге. Мир так жесток, – явно издевался дон Гильяно.

– Вы не убьете меня. Это дикость!

– И почему же подобная дикость приходит вам в голову, Юлия? Обычно я не убиваю журналистов. Чаще я отклоняю их настойчивые предложения о встрече, об интервью. Но вы были слишком настойчивы, Юлия. Будьте любезны, прочтите, что написано в вашем приглашении в Дом Гильяно.

Приглашение лежало между страницами блокнота. Юлия Сакович за уголок вытянула карточку, перевернула ее и прочла: «Чтобы тот, кто ищет путь, – нашел его, чтобы тот, кто томится и не знает, есть ли этот путь, – получил уверенность, чтобы тот, кто твердит обратное, – уверовал».

– Хочу, чтобы вы уверовали, Юлия. Вся наша беседа убедила меня в том, что вера вам дается непросто. Но вы поверите. Вы поверите в то, что ваш путь был единственно верный, он подарил вам любимое дело, признание, он привел вас ко мне в Дом, и здесь, в Доме Гильяно, ваш путь оканчивается. Это был славный путь, о нем не стоит сожалеть. Мария, поставь пластинку и пригласи Яна ко мне в кабинет.

Мария вручную завела патефон с огромной медной трубой-цветком, несомненно музейный экспонат, антиквариат, сохранившийся с позапрошлого века; поставила под иглу виниловую пластинку. И полился волшебный голос любимца итальянских мафиози в Америке – Фрэнка Синатры.

«My way», песня о повседневных заботах уставшего от жизни сердца, уносила вдаль, голос чарующими низкими нотами задевал душу.

– «Все мы – розы. Мы бледнеем и вянем, если нас не срезают в расцвете лет», – задумчиво проговорил дон Гильяно.

Возможно, пластинку заело на допотопном патефоне, и она крутилась и крутилась с начала, вгоняя Юлию в подобие транса. Она бы ничуть не удивилась, если бы вдруг обнаружила себя кружащейся в медленном танце посреди кабинета дона Гильяно, причем наблюдала бы она за своим танцем со стороны.

– Кого, как вы думаете, я приглашаю в Дом? – эхом звучал в ее голове голос дона Гильяно. – Самых талантливых? Самых жестоких? Самых сильных? Самых смелых? Нет, тех, кто решил идти дальше. Людей, готовых продать душу дьяволу. Они не уверены в том, что у них есть душа, они сомневаются в том, что стоящий перед ними – и есть дьявол. Они не знают, что произойдет после акта купли-продажи, – будет ли их душа терзаться в аду или пировать среди демонических сил. Они просто совершают сделку. Рискуют. Пробуют что-то новое. Выходят за рамки. Преодолевают свою человеческую природу.

Она не помнила, как ее представили Яну Каминскому. Зато в память врезалось, что манжеты на его рубашке были расстегнуты, и они очень тревожили ее, будто там определенно чего-то не хватало, какого-то чрезвычайно важного украшения, и она знала, что это нарушение дресс-кода тревожит и дона Гильяно. Он недоволен Яном.

Юлия с Яном пересели на необъятный кожаный диван и о чем-то еще говорили. Спрашивал Ян, а Юлия отвечала. Дон Гильяно смотрел на них из-за своего стола. Ей хотелось задать несколько вопросов об убийстве, она их приготовила на случай, если ей удастся встретиться с Яном Каминским в Доме Гильяно. Не очень она рассчитывала на эту встречу, но надеялась на свое обычное журналистское везение. Но те вопросы почему-то не шли у нее с языка. Он был так мил, обаятелен, что ей показалось, будто она может своим вульгарным любопытством расстроить его. Спросить об убийстве – все равно что оклеветать этого парня с такими прекрасными, чарующими синими глазами. Никогда ее раньше не занимали столь тонкие, высоконравственные материи.

Что он спрашивал? Что она отвечала? Его взгляд менялся от участливого до насмешливого. Они посмеялись над парой шуток. Даже дон Гильяно издал что-то похожее на мрачный «хмык», что, верно, должно было означать одобрение. И вдруг – Юлия даже не заметила, как так получилось, – она оказалась с Яном в Саду. Он водил ее по цветнику и рассказывал о розах, называл и показывал сорта: «Болгарская роза. У нее очень тонкий, очень свежий аромат, он не сравним с турецкой или итальянской розой. В них слишком много сладости. Болгарская роза пробуждает душу, и там, где она цветет, человек чувствует себя как дома. А это галлийская роза. Ее лепестки высушивают, скручивают и делают из них четки, которые называют „розариями“».

И отчего-то ей казалось, что важнее этих роз нет ничего на свете. А ведь раньше она была равнодушна к цветам, подарочные растения умирали у нее от жажды, а может, от ненависти к столь неумелому цветоводу, как она. Юлия внимательно вслушивалась в его слова, и каждое сказанное им слово было наполнено глубоким смыслом. Он давал советы о подкормке, о поливе, о том, как достичь безусловной красоты бутона, как правильно вдыхать аромат и даже как наслаждаться видом всего одной, но безупречной розы.

Ян раскрыл ей объятия, будто на прощание. И Юлия шагнула в кольцо его рук – без страха, с чувством огромной благодарности. Она почувствовала жар его тела, нестерпимый, запредельный. А потом вообще перестала что-либо чувствовать. Юлии казалось, что она распадается на миллионы крошечных фрагментов, которые шаловливая рука смешает – и никто их не соберет. Она осыпалась пеплом в объятиях Яна. Уходила в землю.

На следующий год в этом месте проклюнулся розовый куст. Прошли дожди, весны и зимы, по очередному кругу отшумели летние месяцы, и на кусте распустилась роза. Пунцовая, как краска стыда на щеках. Роза пила росу и тянулась к солнцу. А еще она видела сны. Смутные обрывки, летучие видения: расстегнутые манжеты (чьи?), массивную руку с бокалом коньяка (чью?), ослепительный свет… Все утопало в роскошном сапфировом свете. И надо всем этим несся голос, глубокий и несчастный, он пел свою последнюю песню. А однажды, на закате, ей вдруг показалось, будто у нее была другая жизнь и состояла она сплошь из чернильных штрихов, которые, как сеть, пытались уловить ее душу, но она вывернулась, сбежала и оказалась в Саду, где всегда тепло, где всегда радостно. Здесь нет нужды лгать, здесь ты делаешь то, что должна, – цветешь.