Месть сыновей викинга - Лассе Хольм

Воины, окружившие их, ревели и кивали, хотя им было досадно признать правоту Оскьеля и потерять шанс поглазеть на поединок. Олав Белый понял, что злится впустую, и разъярился пуще прежнего. – Ты просто так не отделаешься, сморчок!

Олав Белый замахнулся на Оскьеля секирой, но тот отклонился в сторону и, нанеся удар выпуклой стороной щита, сбил беловласого ярла с ног. К восторгу собравшихся, Оскьель дотянулся до своей секиры и поудобней перехватил ее, прежде чем Олав Белый успел встать на ноги. Лезвие лишь скользнуло по левому плечу противника – Оскьель не хотел допускать настоящего кровопролития, он пытался заставить Олава одуматься.

Но боль лишь подзадоривала беловласого ярла. Его боевая секира, блеснув, глубоко вонзилась в щит Оскьелля, так что вытащить лезвие удалось с большим трудом. Оскьелль тоже понемногу начал сердиться и нанес мощный удар по голени Олава, которая, правда, была защищена железной накладкой.

Олав вновь взмахнул секирой. Оскьель отступил на шаг назад, так что топор промелькнул в дюйме от края щита. Олав потерял равновесие, и Оскьель полоснул его по боку – на этот раз глубоко. Олав Белый пошатнулся, потрогал рану левой рукой и посмотрел на пальцы, перепачканные кровью. Зубы Оскьеля желтели, освещенные пламенем костра.

– Быть может, теперь ты прислушаешься к голосу разума, – выдохнул он. – Как я уже пытался до тебя донести, это Ивар Бескостный…

Договорить он не успел. Олав Белый взревел, как раненый зверь, сделал выпад вперед и взмахнул секирой. Пожилой и более рассудительный Оскьель вновь отбил удар и, отступая, поставил пятку на пол, как ему показалось. Но когда он перенес вес на стоявшую сзади ногу, оказалось, что стоит он не на утрамбованной земле, а на пивной кружке, которая покатилась, увлекая его за собой. Потеряв равновесие, Оскьель покачнулся. Олав Белый воспользовался моментом и снова занес секиру над головой. Оружие с хрустом погрузилось в грудь дружинника с жирными волосами.

Оскьель недоуменно моргнул и опустил глаза. Пятно крови быстро расползалось на его рассеченной груди. Когда он попытался что-то сказать, из его рта полилась бордовая струйка. Он обернулся и посмотрел на Уббе Сына Любовницы, круглое лицо которого, подернутое эльфийским пушком, выражало растерянность.

Несколько рук подхватили падающего Оскьеля и осторожно уложили на пол. Продолжая воинственно сжимать секиру, он поднял руку и указал оружием на Ивара Бескостного. Оскьель задержал взгляд на рыжебородом ярле, затем глаза его закрылись, и секира с глухим стуком упала на землю.

– Ну вот, теперь ты понял, – обратился Олав Белый к бездыханному телу, – кто из нас на что способен.

После его реплики великие люди Дюфлина разразились ликованием. Они окружили норвежского ярла и принялись хлопать его по плечам. Оскьель, на безжизненном лице которого застыла ярость, тоже получил свою долю рукоплесканий, ведь он пал в поединке с оружием в руках и уже находился на пути в Вальгаллу.

– Давайте окажем Оскьелю почтение, которого он заслуживает, – крикнул Ивар, раскинув длинные руки. – Ему единственному из нас выпала честь отпраздновать Рождество за столом Одина.

Шестеро воинов подняли тело Оскьеля и на плечах вынесли его наружу. Остальные у выхода наполнили кружки медовухой и последовали за ними.

Вопли великих воинов, возносящиеся к небу, привлекали внимание жителей Дюфлина. Молодежь, женщины, дети и слуги стекались со всех сторон и примыкали к процессии, сопровождавшей тело Оскьеля к огороженной территории в юго-восточной части города. Здесь был сложен огромный костер. Вокруг выставлены вырезанные из дерева фигурки богов с искаженными ртами и выпученными глазами. Четверо слуг, готовые зажечь огонь, воткнули факелы в сырые дрова. Вообще они удивились тому, что веселое шествие объявилось здесь столь ранним вечером: до полуночи, когда по правилам следует принести рождественскую жертву, еще было далеко. И все-таки невозможно обойти вниманием столь добрый знак, как славная гибель Оскьеля. Пока нижние ветки тлели, шестеро мужей водрузили мертвое тело поверх костра.

– Кто призовет богов? – начали звучать в толпе вопросы, ибо дюфлинский жрец погиб во время предпринятой гэлами атаки. Поправив синий плащ, Ивар сделал шаг вперед.

– Рольф Дерзец – сын вёльвы, – крикнул Хастейн и поднял мою руку вверх, при этом он оперся на раненую ногу и едва не рухнул. Я с недоумением глядел в его веселые глаза и на плутоватую улыбку.

– Сын вёльвы и гроза гэлов! – закричали наперебой парни, с которыми я проходил учения и которым выпала честь быть со мной знакомыми. Другие, знавшие обо мне лишь то, что я вхожу в ближайшее окружение Ивара Бескостного, закивали и в приветствии застучали кружками, предполагая, что ярла порадует такое поведение.

Я часто слышал, как мать призывает своих богов, и знал, что каждый может обратиться к асам простыми словами. С Белым Христом так не получалось – он слушал лишь избранных. И все же я бросил неуверенный взгляд на рыжебородого ярла и не решался ничего не предпринимать, так как помнил, что произошло, когда я слишком приблизился к досточтимому владыке.

Ивар Бескостный понял причину моей нерешительности и улыбнулся. Затем он жестом показал мне, что я должен возглавить жертвоприношение.

На дрожащих ногах я подошел к костру и поднял руки.

– Один! – крикнул я в темное небо. – Это я, Рольф Дерзец, призываю тебя и прошу благосклонно принять нашего сородича Оскьеля, ибо погиб он в твою честь.

Если не считать этого вступления, речь моя стала повторением тех слов, что мать произносила на Рождество после того, как перерезала шею козы и поставила перед фигурами богов чашу с жертвенной кровью. Пока я говорил, каждый воин по очереди откидывал голову назад, заливал в рот медовуху и выплевывал крепкий напиток на податливые языки пламени, которые трещали и разгорались, жалили и глодали ветки и сучья и вскоре поглотили тело. К яркому зареву костра подвели лошадь.

– Пусть наша жертва пойдет тебе на благо, Один, – продолжал я кричать. – А ты надели нас счастьем и удачей в грядущем году!

Лошади перерезали шею. Кровь хлынула в специально подставленные ведра, животное дергалось от ужаса, бешено вращая глазами. Свежая кровь окропила статуи богов, которые светились красноватым светом, озаряемые пламенем костра.

– Фрей и Фрейя, – продолжал я, – примите нашу жертву и даруйте нам плодородие и обильный урожай!

Я расхрабрился, язык мой стал невесомым, как птичка. Собственный голос, разносившийся далеко за пределы площади с костром, казался мне чужим, будто это голос неведомого лесного зверя. Произносимые мною слова принадлежали иной местности и эпохе, срывались с чужих губ, преодолевая несчетное количество веков и поколений. Тем временем мужчины принялись поливать лошадиной кровью друг друга. Затем к ним подключились женщины: они опускали ладони в ведра и кровью мазали детям носы, после чего шли искать в толпе своих мужей, нежно обнимали их и пили вместе с ними медовуху.