Маска чародея - Дарелл Швайцер

Я подошел поближе, одновременно объятый ужасом и, надо признаться, заинтригованный. От топки шли многочисленные трубы, и каждая из них вела к камню или, в отдельных случаях, к стеклянной бутылке. Вокруг нее кучей были свалены молотки и клещи всевозможных размеров и длинные металлические трубки, используемые кузнецами или, возможно, стеклодувами. На стуле лежал аккуратно свернутый кожаный фартук.

В этом и заключалась, я был уверен, суть магии моего предшественника — в этой фабрике боли.

И все это мой враг завещал мне.

Я развернулся и, пошатываясь, поднялся по лестнице, едва не задохнувшись от усилий, захлопнул крышку люка и сел на сундук, закрыв лицо руками и зарыдав навзрыд от всего увиденного и от осознания того, что работавший там, внизу, Декак-Натаэ-Цах, был теперь внутри меня. Мы были неразрывно слиты воедино. Теперь и я стал немного похожим на него. У меня не было возможности разрушить все, что он создал, кроме того существовала ужасающая перспектива, что однажды я и сам сочту все это полезным.

В тот момент я мог лишь — что я и сделал — сдвинуть сундук на крышку люка и запретить пользоваться топкой. Со временем она остынет.

С лампой в руке я вернулся в библиотеку. Среди книг я чувствовал себя спокойнее. Но я все же так и не смог сосредоточиться и вскоре заснул над книгой.

Во сне я спросил: Декак-Натаэ-Цах, каким ты был на самом деле?

Вся оставшаяся часть сна была плодом моего собственного разума, вернее, той его части, куда вселился чародей Луна, а его ответ и стал моим сном.

Я был стариком, помнившим, что значит быть молодым, но память старика не простиралась до моих лет — шестнадцати без месяца или около того. Так что мне, разделенному пополам, было особенно странно возвращаться так далеко в угасающих воспоминаниях старика, в те времена, когда ему было лет двадцать пять или около того, и он был высоким широкоплечим мужчиной со своими надеждами и ожиданиями, так не похожими на надежды Секенра.

Став этим мужчиной, я шел с кем-то рука об руку — во сне я не мог разглядеть лица своей спутницы, но ее присутствие ощущалось очень сильно — по местности, которой я не то что никогда не видел, но и представить себе не мог. Горы с белыми вершинами упирались в небо. Прямо передо мной простирался крутой склон, усеянный белыми и пурпурными цветами, он кончался где-то далеко в долине с лазурными озерами, переливающимися всеми цветами радуги.

Я говорил со своей спутницей на языке, которого я — идущий Секенр — не понимал, но мое спящее «я» чувствовало значение каждого слова, каждой мысли. Но я по-прежнему не оборачивался на свою спутницу, словно спящий не мог вызвать в памяти черт ее лица.

Ответ моей возлюбленной был подобен шепоту отдаленного ветра. Теперь я был абсолютно уверен, что во сне она была моей возлюбленной, той, которую любил юноша и которую старик вспоминал с таким пылом. Я кивнул — мне было приятно то, что она сказала, хотя Секенр, подслушивавший их разговор, не понял ни слова.

В этом сне было и ощущение радости и мучительное сожаление о том, что все не осталось по-прежнему, как было когда-то на пурпурном склоне, о том, что нельзя было предотвратить будущих мук и страданий. Видевший сон сидел со своей возлюбленной на скале над обрывом и смотрел вниз на озера, на облака плывущие над ними и отбрасывающие дрейфующие тени на землю и воду. Задевая тяжелыми сапогами камни, он вытянул свои длинные ноги в подбитых мехом штанах. Мелкие камешки посыпались в долину. Издали раздалось эхо — голос гор, подобный грому затихающей грозы. Над ними с резкими криками кружилась стая белых птиц.

Любимая прильнула к нему, теплая и мягкая, положила голову ему на плечо. Они снова заговорили на непонятном языке.

Но небо мгновенно потемнело, словно солнце закрыли гигантскими ставнями. Рассерженный юноша поднял взгляд. Он прокричал слова вызова и поднял руку, чтобы сотворить знак.

Он проклял Луну, плывшую в одиночестве в беззвездном небе, и у него на глазах Луна стала убывать, съеживаться, превращаясь в уродливое, деформированное лицо с черным ртом, широко раскрытым в крике боли.

Юноша оттолкнул от себя возлюбленную, с криком вскочил на ноги, Луна закричала в ответ, и ее ужасающий голос, заполнивший весь мир, пародировал его собственный голос, и даже лицо луны стало чудовищной карикатурой на его собственное лицо.

Он снова закричал и упал на колени. Боль была подобна ожогу. Его лицо плавили, медленно придавая ему другую форму, а он ничего не мог с этим поделать. Секенр-внутри-другого кричал на языке Страны Тростников, а я-который-был-не-я ощущал, как под пальцами, которые не в силах помешать этому, кожа, мышцы и кости плавятся подобно воску, как удлиняются лоб и подбородок.

Он в последний раз повернулся к своей возлюбленной, крича и умоляя, и в этот момент я впервые увидел прекрасное бледное лицо женщины с длинными черными волосами — ее глаза были широко раскрыты, руки подняты вверх, чтобы отгородиться от него, и она кричала, кричала…

Неожиданно я проснулся — моя голова съехала со стопки книг, больно стукнувшись о стол. Вокруг царила кромешная тьма, и какое-то мгновение я не мог понять, где нахожусь. Затем руки нащупали погасшую лампу, и я вспомнил, что сижу в библиотеке. Я спустился с высокого табурета и немного постоял, вцепившись в край стола в ожидании, пока кровь прильет к моим затекшим и онемевшим ногам.

Захватив лампу с собой, я поковылял обратно в лабораторию, раздул там угли в жаровне и вновь зажег лампу.

Пол у меня под ногами по-прежнему был теплым. Топка еще не остыла. Убывающая, но еще почти полная луна лила свой свет в окно, оживляя фигурки людей, зверей и птиц, ярко вспыхивавших синим, зеленым, золотистым.

У меня за спиной зашуршали шаги.

Я волчком развернулся на месте. В дверном проеме напротив меня стояла одетая в белое женщина, прекрасная, белокожая, с длинными темными волосами.

— Где мой возлюбленный? — спросила она на каком-то незнакомом языке, который я только-только начал понимать. Слова сами поднимались у меня в сознании, как пузыри со дна тихой заводи. Без сомнения, это был родной язык Луны, чьим истинным именем было Декак-Натаэ-Цах, который когда-то жил вместе с этой женщиной в далекой высокогорной холодной стране. А теперь его мысли и воспоминания смешались с моими — новый оттенок боли замешанный в общую палитру красок. Но он был отдален от меня двойной дистанцией. Я ведь даже не убивал его. Это сделал Орканр, завладевший телом Секенра. Так что Луна-внутри-Орканра-внутри-меня открывался мне очень медленно, и его родной язык всплывал в моем сознании постепенно, слово за словом.

— Где мой возлюбленный? — повторила женщина. — Этой ночью я пришла к нему, как приходила в такие ночи все эти годы, а он никогда не забывал встретить меня.

Она протянула ко мне сморщенную руку мумии, поразительно контрастировавшую с совершенно не тронутым годами лицом.

— Госпожа, — ответил я ей на древнем языке мертвых, так как теперь я знал, что эта женщина уже давно умерла и возвращалась лишь во время убывающей луны благодаря магии ее любовника-чародея. — Госпожа, он не сможет встретить вас ни этой ночью, ни любой другой. Ибо теперь он покинул мир живых так же, как и вы.