Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

Хлопнул выстрел. Симон снова перешел на бег, вызвав перед собой маленький водопад — выплеснулась вода, скопившаяся на полях шляпы.

Патио. И снова он сразу не понял, что видит: прикрепленный к фасаду грузовой подъемник. На конце подъемника — веревка, а на конце веревки — Динамо с лицом в крови, безуспешно пытающийся разжать убивающие его тиски.

Справа убийца заканчивал наматывать веревку на одно из креплений, ввинченных в стену. Первая реакция Симона: выстрел в убийцу. Промах. В ответ Йозеф Крапп, для близких Альберт Хоффман, прицелился в него, и по тому, как тот держал пистолет, Симон легко догадался, что в этом Крапп отнюдь не новичок. Он отступил в проход и, как назло, шлепнулся в водосточный желоб, тут же почувствовав, как вода хлынула под одежду.

Симон с трудом поднялся. Он не думал о Динамо, который в данный момент испускал дух. Ни о Бивене, который звал его откуда-то из глубин лабиринта. Он не думал ни о чем. Он видел. Око — око Монстра, Зла, окруженное черным покровом. Тело этого человека, его раздробленное лицо, его распавшаяся душа — все принадлежало этому оку. Это оно определяло и сосредоточивало в себе всю жестокость происходящего, как громоотвод притягивает молнию.

Человек еще мог открыть огонь, но развернулся и исчез в следующем проходе. Симон рванулся вперед. Динамо еще дергался. Симон заметил бочку и подкатил к нему. Одним толчком поставил ее на попа прямо под повешенным, который сразу обрел равновесие. Он был спасен.

Симон подобрал свой люгер и двинулся дальше — оставался лишь один двор. Краппу некуда деваться. Но все, что Симон там обнаружил, — три омываемых ливнем фасада, входные двери, черные, как кротовые норы, и внешнюю стену, за которой наверняка скрывались другие пространства, другие дома…

Симон упал на колени: они упустили зверя. И не только сегодня, но окончательно, потому что отныне хищник будет начеку.

Объяснения Динамо были невнятными: убийца ждал его в засаде во дворе, ударил какой-то обшивочной доской, потом подтащил к веревке и… Бивен не дослушал. Он был слишком занят обыском в комнате Йозефа Краппа.

Двадцать квадратных метров с потолком, почерневшим от дыма печки, возвышающейся в центре. Кровать, стол, шкаф, комод, и все. На королевские покои не тянет. И уж тем более на любовное гнездышко. Убежище изуродованного холостяка, выживающего только благодаря эсэсовской пенсии…

Но так было до визита гауптштурмфюрера Франца Бивена. Теперь комната вообще ни на что не была похожа. Обезумевший от ярости офицер вывернул все ящики, сбросил на пол содержимое каждой полки, перевернул и вспорол матрас. Он разломал перегородку и теперь принялся за маленькую раковину, которая играла роль кухонной. Отодрал ее от стены и разнес на кусочки, оставив сочиться струйку воды из зияющей канализации. Измочалил ударами кинжала книги, которые нашел, разодрал бумаги, фотографии, брошюры…

Ударами ног и кулаков он простучал стены в поисках возможного тайника. В результате все предметы, осколки посуды и обрывки ткани, устилавшие пол, теперь были покрыты гипсовой пылью словно инеем.

Возможно, на языке нацистов это называлось обыском, но, с точки зрения обычного гражданина, это больше походило на приступ безумия. Симон, едва оправившись от пережитого, смотрел, как бушует животное. Сколько квартир он вот так разнес? Скольким супружеским парам, разбуженным среди ночи, светили фонарем в глаза? Сколько родителей, избитых на глазах у детей? Женщин, которых тащили за волосы по их же квартирам?

Теперь нацистский офицер набросился на паркет, голыми руками вырывая плашки и обнажая несущие балки. Следуя за ним по пятам, Динамо и Альфред складывали паркетины вдоль стен.

Внезапно Бивен издал торжествующий рык. Он только что обнаружил женские туфли, спрятанные под балкой, поддерживающей паркет. Удовлетворенно потявкивая, он принялся вытаскивать обувь из тайника, кидая ее себе за спину, словно в приступе истерического ликования.

Чего тут только не было: ботиночки, лодочки, сандалии, балетки, черные, красные, кожаные, замшевые, парусиновые, тканевые…

После оказанного им приема с люгером наготове эта находка полностью подтверждала истинную личность Йозефа Краппа. Но все-таки был ли он Мраморным человеком?

В любом случае по Францу Бивену плакала смирительная рубашка.

Поднимаясь по главной лестнице здания гестапо, он чувствовал себя всходящим на эшафот. Десять утра, но взгляды коллег красноречиво свидетельствовали: все уже были в курсе. И «Хайль Гитлер!», которым его приветствовали, звучало как прощание, и не всегда сочувственное.

Он прошел по коридору быстрым шагом, чтобы избежать новых осуждающих взглядов, а то и саркастических замечаний от его всегдашних соперников с Грюнвальдом во главе, и добрался до своего кабинета без неприятных встреч.

Внезапно позади него возник Хёлм, втолкнул его внутрь и неслышно прикрыл дверь.

— Разве ты не должен был остаться в Мейерс-Хофе? — удивился Бивен.

Динамо, с повязкой на виске, отмел замечание взмахом клешни:

— Я послал замену. Обойдутся и без меня, сами опросят лоботрясов, которые ничего не видели и ничего не слышали. — Он продолжил, не переводя дыхания: — У нас свистнули дело.

— Какое?

— А как ты думаешь?

— Альфред вернулся с тобой? Может, это он…

— Альфред забился под собственный стол. Он боится за себя и за семью. Нам всем хана, Франц, и все из-за твоих гениальных идей.

— Успокойся, не такое переживали.

— Этот раз будет последним.

Динамо попал в точку: его команда не переживет подобного фиаско. Решиться на импровизированный арест, не предупредив вышестоящих. К тому же задействовать при этом штатского. Упустить объект задержания. Прегрешений Бивена было не счесть…

— Не беспокойся, — заверил он. — Я все возьму на себя.

— Не мели языком. Мы все влипли и уже не отмажемся.

— Подожди меня здесь.

Бивен вышел из кабинета и в несколько шагов оказался у кабинета Пернинкена.

Рявкнув «Хайль Гитлер!», больше походившее на боевой клич, он сразу взял быка за рога:

— Обергруппенфюрер, где мои документы по расследованию?

Даже здесь, в этом дурдоме, нападение могло стать лучшей защитой. Пернинкен встал, не выказывая никаких эмоций. Ни удивления, ни недовольства… ничего.

— Я передал их в другие руки.

— Куда?

— Могу вас успокоить. Недалеко.

— Вы отстраняете меня от дела?

Обергруппенфюрер не торопясь обошел стол и встал, заложив руки за спину, перед Францем. Казалось, его совершенно не задела дерзость нижестоящего офицера. Иногда можно позволить себе великодушие по отношению к обреченному.