Мама, я демона люблю! - Даха Тараторина

— Да ты себя слышишь?! — прохрипела я, отчётливо понимая, что, по мнению Лаина, ведьма со сломанным хребтом ничуть не уступает целой ведьме. Даже куда удобнее и не пытается драться. — Я много лет пыталась убедить маму простить тебя! Она не может! Она устала, понимаешь? Честное слово, папа, я очень хочу, чтобы ты вернулся! Всегда хотела! Но я не могу заставить её снова полюбить тебя!

Он убрал ногу — дышать сразу стало свободнее. Обошёл обмякшее тело дочери, присел на корточки и сжал подбородок, заставив заглянуть ему в лицо:

— Как раз ты можешь, Триста. Это можешь только ты. Я достаточно умён, а ты не менее сильна, хоть пока и не знаешь этого. А я знаю. Потому что, — он запнулся и закончил шёпотом, отдающим суеверным ужасом. — Потому что, если ты не сможешь, значит, я ошибался с самого начала. Значит, всё было зря.

Лаин Макклот — самый умный из всех, кого я знаю. Самый талантливый, самый упрямый и самый чудесный учёный в мире. Он не может ошибаться, просто не имеет права. Ну немножечко не выспался, ну поругался со мной, ну накричал, ну… бросил. Но он всё ещё мой папа. И я всё ещё его люблю.

Только это не значит, что я подпишусь на эдакую сомнительную авантюру!

— Папа, — я осторожно, без резких движений, высвободила подбородок, уселась на полу, поджав под себя ноги. Провела пальцами по щетинистой заляпанной чернилами щеке. Как давно я этого не делала! Кажется, что и вовсе никогда… Был ли он способен на ласку? Любил ли когда-нибудь? Любит ли до сих пор женщину, которую так хочет вернуть, или лишь пытается доказать свою правоту? И имеет ли он право решать за двоих? Имею ли я право? — Я очень-очень сильно тебя люблю. И верю, что ты тоже любишь маму. — я закусила губу и высказала то, что должна была: — Но я ни за что не прикажу ей что-либо чувствовать. Она имеет право на выбор. И, если она так решила, значит, тебе нет места в нашем доме!

Оплеуха была хорошая. Наотмашь, звонкая, сильная. Аж в голове загудело, а на губах выступил противный привкус крови. Я рухнула на пол. Успела лишь выставить ладони вперёд, чтобы не расквасить нос. А папа и не подумал испугаться и извиниться.

— В этой семье решаю я, — медленно проговорил он. И в этом голосе показался прежний, умный, спокойный, расчётливый Лаин. Лаин, который всегда любил себя чуточку больше, чем жену и дочь.

Он намотал мои встрёпанные волосы на кулак. Хороший получился моток: мягкий, плотный. Разве что мокроватый. А потом одним движением, не позволяя больше задерживаться, закинул меня внутрь магического круга. Отступил. И зашептал, не скрывая восхищения:

— Ну же! Призови силу, девочка! Я так долго шёл к этому! Нам будет подвластна любая магия! Мне будет подвластна!

Очень-очень не хотелось об этом думать. Не хотелось и мысли подобной допускать. Но не признавать очевидное — редкостная глупость. За моей спиной, в дальнем тёмном углу лежали железные наручники, скреплённые цепью. Второй край звеньев уходил к металлическому кольцу, грубо, наспех вделанному в стену и нестарательно прикрытому занавесками. Руны, выплавленные на железе, в точности повторяли руны круга. И почему-то не оставалось ни малейших сомнений: наручники тоже ждали меня.

Я дёрнулась, надеясь вырваться, но письмена заискрили, точно не остывшая головешка, вспыхнули и сразу погасли. Но успели невидимой стеной отбросить маленькую ведьмочку внутрь круга.

Я облизала пересохшие губы и тут же брезгливо отплюнула кровяную корочку:

— Ты же, вроде, собирался, по-хорошему договариваться?

— Я опытен и умён, а ты — эмоциональная глупая девчонка, — пожал плечами отец. — Это всего лишь подстраховка. Будешь послушной девочкой, она не понадобится.

Я кивнула на цепи:

— И они не понадобятся?

— И они, — подтвердил Лаин, — если не попытаешься бежать.

Он собирался держать меня как собачонку. Как огниво в дороге, чтобы разжечь искру магии, когда понадобится помощь. Приковать к стене и играть в доброго папочку, который делает всё для моего же блага.

— Это такого воссоединения семьи ты хотел?

Папа улыбнулся. Горько, болезненно. Эта живая, человеческая улыбка, мелькнула на долю секунды, а потом снова уступила место сумасшедшему оскалу, разрезающему пополам лицо: от тёмной, заляпанной чернилами, половины, до бледной, морщинистой, усталой.

— Нет, — тихо произнёс он. — Я хотел не такого.

Ну конечно! И мне от этого должно стать легче? Когда руны накаляются и обжигают, стоит только протянуть к ним руку. Когда странные, незнакомые закорючки двоятся перед глазами, кружатся, путают, пугают. Когда точно жужжащие мухи разрывают гулом голову, застилают пеленой всё вокруг.

— Почему ничего не происходит? — Лаин обошёл круг, колупнул ногтем кривоватую, с его точки зрения, букву. — Они уже должны были напитаться силой!

Должны были… Папа — очень умный. Сообразительный, талантливый и всё такое прочее. Но кое-что он выяснить не сумел. Потому что ведьмы и фамильяры очень тщательно оберегали свою слабость: ведьма без фамильяра не может ничего. Она бессильна, слаба. У неё нет доступа к магии Подземья, нет канала, по которому Тьма хлынет в её лару и вырвется заклятием из кончиков пальцев.

А если руны не найдут один источник, они воспользуются другим.

Я отчётливо поняла: круг выпьет меня. Странные новые письмена, созданные гениальным учёным специально для меня, выпьют до капли всю силу, что есть внутри. А у меня сейчас есть только лара. Слабая, поддавшаяся Тьме, едва светящая. И сейчас она словно по тонкой нити перетекала в страшные символы на полу. Медленно. Тягуче. Неотвратимо.

— Папа, — стоять нет сил, ноги подгибаются, заплетается язык, кажется, больше не способный складывать слова. — Папа, пожалуйста! Мне плохо! Я не могу. У тебя не получится…

Это я зря, конечно. Многажды оскорблённый, обиженный, униженный, учёный не потерпит, когда ему указывает глупая девчонка. Когда говорит, что он не справится.

Он с силой ударил кулаком стену. Расшиб костяшки, содрал кожу, но не обратил на это ни малейшего внимания:

— Не смей указывать мне, ведьма! Твоё дело наполнить силой круг!

Жестокий, холодный, одинокий. Он стоял так, за туманной завесой, за рунами, медленно набирающими силу и светящимися всё ярче. Такой близкий и такой далёкий. Как, впрочем, и всегда. Он не мог ошибаться. Он слишком долго готовился к этому. Он пойдёт на всё, чтобы доказать свою правоту.

Пол почему-то оказался у самой щеки. Ещё и ударил по ней так больно, точно с разбегу. Я разглядывала его тяжёлые ботинки и не могла вытереть щекочущую каплю, перечеркнувшую переносицу и бегущую через скулу.

— У меня нет магии, — прошептала я так тихо, что и сама уже не разобрала слов.

У меня нет магии. Больше — нет. Стоило принять и признать это. Зарвавшаяся ведьма, решившая, что ей всё дозволено, что она всесильна, что ей больше никто и ничто не страшно. И вот она: валяется на грязном полу, вдыхает запах сырого дерева и отстранённо наблюдает за тем, как свет её лары покидает тело и по тонким паутинкам перетекает в руны.