История Сибири. От Ермака до Екатерины II - Петр Словцов

На вопрос, для чего толикое пространство вскоре отдано во власть одной особы, ответ сыщется в малой населенности обоих краев, в одинаковой промышленности жителей, в беспрерывном переходе людей из-за Урала в Сибирь, и в ней теряющихся без ответственности за повинности в своих местах, в опустении поморских городов и уездов, в идее единства, как в любимой идее великих, размеряющих государственные предначинания по масштабу обширного разума, наконец, в отличной доверенности к избранному губернатору и, может быть, в погрешности самого разделения. Ибо вскоре увидели необходимость преобразовать новое губернское разделение как в России, так и в Сибири. Такова судьба человеческих творений! Единому Богу принадлежит раз навсегда сказать: да будет свет, и бысть свет навеки.

1. Основность следствий.

Пройдя все части, какие обнимались и определялись законами, нетрудно усмотреть, что правительство, у которого в периоде первом продолжалась забота о введении и установлении земледелия, занималось во втором устройством промышленности торговой и горной, благоприятствуя вместе с тем распространению державы и христианского учения. История должна с почтением взирать на гений российского правительства, который, хотя и не был озарен науками политическими, шествовал так верно и так прямо к благоустройству страны, в видах человеческих и божеских, конечно, не всегда без преткновений. Успехи, как следствия добрых начал, как плоды благонамеренного хозяйства, были бесчисленны, именно: горная населенность по Уралу до Уктуса и по левому берегу Аргуни, отливка пушек и военных снарядов, введение правильного воинского обучения полков, введение каменного строительства, развитие духовных имений и т. п.; но мы ограничиваемся бросить здесь окончательный взгляд на осадку внешних отношений, на торговый быт, на характер сибирского поколения и на всю населенность русского племени.

2. Окончательный очерк внешних отношений.

Из очерка внешних отношений нельзя устранить и двух трактатов с Польшею, более и менее относившихся до Сибири.

Что по силе Андрусовского перемирия надобно было выслать на польскую границу колокола, костельные утвари, книги, бумаги и прочие вещи, взятые в военное время в Польше и Литве, мы узнаем о том из грамоты на Енисей, в 1667 г. (1 декабря) состоявшейся. Трудно решить, циркуляр ли это, или прямое требование. Но, зная решительное намерение царя Алексия сделаться обладателем Литвы, можно бы допустить, что в этой надежде он располагал плодами побед, как невозвратными в пользу отдаленной Сибири, где колокол был бы принят за подарок истинно царский. Допустив же посылку колоколов, понадобилось бы допустить и посылку бумаг, обратно требующихся, но для чего бы их посылать в Енисейск?

Другой трактат, 6 марта 1686 г. заключенный, гораздо ближе относится к Сибири, потому что все пленные поляки и литовцы, не упоминая здесь о важных возвратах российского достояния, ни о решенном перевесе России над Польшею, оставлены навеки во власти России, тем с большею пользою, чем более сибирские казачьи команды избыточествовали служивыми славяно-западного поколения. Впрочем, важность обоих трактатов служит одною скорлупою в статье внешних отношений, относительно Сибири.

Самое ядро заключается в помыслах, какие правительство таило в уме или выражало в рассуждении соседей южно-сибирских. Не приставлять своего перста к весам, на которых контайша против воли мерялся с богдоханом, пользоваться мирным соседством обоих и присвоивать к Сибири места, делающиеся беззащитными во время военной суматохи — вот тайна политики Петровой! Самолюбивый Кансий хвалил Петра за отказ Галдану и преемнику его Раблану во вспомогательном войске против Китая, хвалил в личном к себе смысле, подобно как по заключении Нерчинского трактата прежде хвалился, что он смирил русских. Не следовало бы ему хвалиться потому, что благоразумие предписывало России положить какую-нибудь условленную границу в недоступном конце Азии, где неприятелю легко иметь силу, большую в 30 против 1. Не следовало бы также и хвалить, потому что мудрый современник Кансия в предприимчивом калмыке, естественно и религиозно связанном с ханом Аюкою, который участвовал в Сейтовском бунте и многократно после изменял, видя сомнительного соседа, хотел быть спокойным зрителем военной развязки, тем более что торг с Китаем был предметом и целью желаний Петровых. Вот почему российский монарх не преставал в наказах твердить нерчинскому воеводе: а) с буквальною точностию поступать по статьям трактата, с Китаем заключенного; б) караваны в Китай отпускать не каждый год, дабы поддерживать цены на отпускные товары и, вероятно, чтобы не наскучить маньчжу-китайцам проводами и содержанием в Пекине караванных людей, хотя, несмотря на то, воеводы из корысти пропускали частные отправления в Наин и Ургу, чем затрудняли сбыт казенного торга; и в) прилежащие к границе землицы, принадлежат ли оне халхасской или чжунгарской власти, принимать в подданство с рассмотрением и учреждать в них ясак. Последняя статья есть общая всем сибирским воеводам, не исключая и верхотурского, которому также предписывалось приводить смежные землицы (Бог весть какия) под крепкую руку царя-государя.

При такой политике, помнящей в пользу Китая неподвижность только трех водяных линий: Уди, Горбицы и Аргуни, граница вскоре, по инстинкту наших звероловов, подалась в неразграниченный промежуток за р. Тугур, и обхватила Шантарские острова на Ламе. От Аргуни к западу, пересекая инде Онон в пользу земель, принадлежавших то хоринским, то агинским бурятам, и идучи не чрез Селенгинск, а южнее чрез караул Сорочин, при речке Буре стоявший, граница протянулась по р. Джиде; далее ж к западу, достигнув межи между Халхасского и Саин-Ноанского ханства, она в 1709 г. укрепилась на долине, в виду Саянской отрасли острогом и селением из 21 двора, с гарнизоном в 150 казаков, и это был первоначальный острог Тункинский[164]. Тщетна жалоба к богдохану от владетеля! Право сильного в Азии есть право незапамятное. Система кряжей не благоприятствовала цепному развитию границы, но, тем не менее, в 1707 г. поставлен при развалинах Урянхайского ханства острог на р. Абакане, далее Караульного во 144 вер., в подпору пограничных форпостов, выше поименованных. Подобный отвес брошен из Кузнецка в 1696 г., как мы видели, на речку Коштак. Рабтан изъявлял в Тобольске неудовольствие на захват чжунгарской земли, но он мог только протестовать, а не препятствовать, завязавшись в наследованную борьбу с халхами, по примеру дяди. От Кузнецка до Ишима все еще не было границы; барабинские болота мешали предприятию. От Ишима до Миасса и отсюда до южно-уральских заводов, выше поименованных, граница успокоилась. Там вооружены крестьяне, а здесь уже отливались грозные орудия, без которых нет мира в роде человеческом. Урал, дремавший среди непроходимых междугорий и трущоб, разливает пламя, шум и стук горными работами; все это радует Россию и ободряет Сибирь. Сибирская дорога на Уфу сделалась как бы домашнею, чрез каменистый разлог Урала, между верховьем Исети и Чусовой. Вот нить от ос. Удского до Уфы, вот Сибирь II периода! Развитию ея, надобно признаться, немало содействовала долговременная вражда двух ея соседей, сменявшихся в лицах, но не во вражде. В путях Провидения, заблуждения и страсти одних являются орудиями Его милосердного домостроительства для других. Все мы это слыхали и слышим, но не прежде узнаем о конце представления, как с падением занавеса.