Девушки из бумаги и огня - Наташа Нган

Мой взгляд падает на кувшин саке на столике у трона.

– Иди сюда, – приказывает он.

Я едва успеваю согнуть колени, чтобы сесть на подушку у его ног, как он хватает меня за воротник и притягивает к себе – так резко, что я вынуждена выставить вперед руки, чтобы не удариться лбом о массивный золотой подлокотник трона.

– Все эти формальности излишни, Леи-чжи, – ухмыляясь во весь рот, рычит он. – Я ведь уже видел тебя голой, если ты не забыла. Ты можешь притворяться какой угодно скромницей, но я-то знаю – вам, Бумажным Девушкам, одно только нужно. Настолько, что вы готовы раздвигать ноги перед простыми солдатами! Представляешь? – он повышает голос, брызжа мне в лицо слюной. – Лечь с ничтожным солдатом после того, как делила ложе с Королем!

От его дыхания разит алкоголем. Я стискиваю зубы, когда он рвет на мне воротник, обнажая шею и грудь.

Я не могу отвести глаз от кувшина саке. Если бы хоть немного протянуть время, завести разговор, как в прошлый раз… Тогда мне удалось бы осуществить мой план!

– Мадам Химура выгнала Марико из дворца, – шепчу я, пытаясь его отвлечь. Голос дрожит от гнева и страха. – И доктор вырезал у нее на лбу символ, означающий «гниль». Чтобы все знали, что она сделала…

Смех Короля гулко раскатывается по пещере.

– Отлично, эта дрянь получила по заслугам! Тот, кто осмелился меня предать, не может надеяться избежать кары!

– И многие осмеливаются предавать вас, мой Король? – стараясь не выдать себя дрожащим голосом, спрашиваю я.

– На удивление многие. Казалось бы, мой народ должен испытывать ко мне великую благодарность за все, что я для него сделал. За богатства, которые я с ним разделил, за безопасность, за покой! За все мои заслуги в борьбе с Порчей! – он низко наклоняется ко мне, водит мозолистым пальцем по моим щекам. – Скажи-ка, Леи-чжи, а лично ты благодарна мне за то, что я тебе дал?

– Конечно, благодарна, – дрожащим голосом лгу я.

– Тогда докажи мне это. Покажи, как велика твоя благодарность.

Краем глаза я вижу кувшин саке, думаю о травяном сборе, наскоро перетертом пальцами, о том, как травяная пыль падает в прозрачную жидкость и оседает на дно…

– П-позвольте мне станцевать для вас, – начинаю я, подходя на шаг ближе к столику. – Мадам Чу как раз научила нас прекрасному танцу, который должен вам понравиться… Позвольте налить вам немного выпить, пока я буду танцевать…

– Хватит!

Рев Короля так ужасен, что ноги примерзают к полу. Он перехватывает мою руку, которая уже потянулась к кувшину, и сам хватает кувшин так резко, что чашечки разлетаются в стороны и разбиваются о каменный пол. Пламя свечей трепещет на осколках.

– Если тут кому-то и нужно выпить, так это тебе! Если ты, дура, и правда считаешь, что я тебя сюда позвал поплясать!

Он хватает меня за лицо, силой открывает мне рот – и льет саке прямо в горло. Я захлебываюсь, алкоголь обжигает пищевод, рвется наружу, и меня тошнит, потому что глотать с такой скоростью я не могу, но Король только смеется и продолжает лить саке, пока моя одежда и волосы не намокают.

Когда кувшин пустеет, он отшвыривает меня в сторону, и я стою на коленях, не в силах сдержать кашель и тошноту.

– Ты думала, я не понял, что ты задумала? – рычит он. – Нет, Леи-чжи, от меня ничего не спрячешь! Это ведь мой дворец. Мое королевство!

От его голоса сотрясаются стены. Пламя свечей дрожит. Я с трудом поднимаюсь на ноги, отчаянным взглядом окидывая осколки на полу, лужицы саке. Больше здесь не осталось напитков, в которые я могла бы подмешать свои травы – те, которые я собрала в саду при кухне, призванные вызвать спазмы в желудке Короля и, таким образом, помешать ему двигаться всю оставшуюся ночь.

Я пытаюсь убежать, но успеваю сделать лишь несколько шагов, когда его огромные ручищи хватают меня за плечи.

Король швыряет меня на пол, так что у меня трещат кости. Боль растекается от затылка по всей голове.

Его тень накрывает меня, он грубо срывает с меня одежду руками и зубами и наваливается сверху. Прежде чем войти в меня, он приближает губы к моему уху и тихо, нежно шепчет, словно поет безумную колыбельную:

– Я, лично я, отправил ту экспедицию в твою деревню. А потом солдаты доложили мне, что женщины, которых они там захватили, плохо себя вели, и они были вынуждены всех их убить. Думаю, среди них была и твоя мать.

Даже охранники не в силах скрыть потрясения, когда видят, в каком состоянии я, едва переставляя ноги, выхожу из королевских покоев.

Не представляю, как долго я там пробыла. Может быть, прошло всего несколько минут.

А может – целая жизнь.

Как много нужно времени, чтобы сломать человека? Забрать его волю, погасить его пламя, размозжить ударами кулаков его любовь?

Когда двери за моей спиной затворяются, колени мои подкашиваются, и ко мне бросается волк Майны. Он успевает подхватить меня раньше, чем я падаю, и осторожно поднимает на руки. Остальные охранники молча смотрят ему вслед, пока он несет меня по коридору. Накидка, в которую я кое-как завернута, намокла от крови, изорвана в клочья, и я, словно сквозь туман, замечаю, что слуги, встречающиеся нам по пути, поспешно отворачиваются и прячут глаза.

Я пытаюсь заговорить, но из горла вырывается лишь хрип.

– Они… тебя… заподозрят.

– Нет, – отвечает Кензо. – Не заподозрят. Ты не первая Бумажная Девушка, которую уносят из королевской спальни в таком состоянии.

– Ненавижу его, – шепчу я.

Волк не отвечает, только чуть сильнее прижимает меня к груди, и за пару секунд до обморока я успеваю понять, что так он выражает согласие.

* * *

Когда я прихожу в себя, волка рядом нет. Ни его, ни его успокаивающего запаха. Вокруг слышится шелест голосов. Я чувствую легкое пожатие женской руки. Должно быть, меня отнесли в Бумажный Дом. Пытаюсь пошевелиться, но боль разрядами бьет по всему телу, и я понимаю, что лучше не двигаться. Раньше, кажется, было не так больно… Мой разум предпочел заблокировать, стереть из памяти все, что происходило после того, когда Король силой взял у меня то, в чем я так долго ему отказывала.

Да, это так и есть – взял. Это был грабеж. Грубое лишение чего-то очень важного.

Я открываю глаза, и даже это больно.

– Она пришла в себя!

Первое, что я вижу перед собой, – лицо Аоки. Оказывается, это ее рука ласково сжимала мое запястье, пока я была в забытьи. Она склоняется надо мной, глаза широко распахнуты – зеленые озера. Потом она отстраняется, и я вижу лицо Майны.

У нее такие глаза, что больно смотреть.

– Мне ужасно жаль, – говорит она, прижимаясь лбом к моему лбу.