Преемник - Марина и Сергей Дяченко

— Откуда у тебя столько денег? — потрясённо спросил кто-то; кажется, это была Гезина, я не разобрала, мне было всё равно; я думала, о том, что Флобастер не простил меня перед смертью. А если и простил, то я теперь не узнаю.

Никогда.

Вода притягивала его с давних пор. Теперь он предавался излюбленному занятию, прислонившись к рассохшимся перилам горбатого мостика и глядя, как подрагивает зелёная гладь реки и как кружат, чуть не сталкиваясь, тяжёлые стрекозы.

Так было и раньше. В памяти его возникла другая, широкая река с такими вот стрекозами, мальчишки-рыболовы со своими самодельными сетками и костяными крючками…

Те мальчишки давно умерли. От старости. И сменилось бесчисленно поколений стрекоз.

Он усмехнулся. Впервые за долгое время он явится, не дожидаясь дня Премноголикования. Нарушит традицию…

Тот, что пришёл извне, любит традиции. Приходит, будто блюдя ритуал, и всё так же мнётся у Двери, ожидая приглашения. Тот, что пришёл извне…

«И воцарится, и… плачьте, живущие… И Привратник станет ей слугой и наместником»…

Он поморщился. Слишком много хлама накопилось в памяти за последние сто лет.

«…А если один волк захочет позвать другого? Как-то он его называет?» Он смотрел на своё отражение, тёмное отражение в медленно струящейся воде. Ему хотелось, чтобы его позвали.

Тогда он наклонился над водой, навалившись на парапет локтями.

— Руал, — шёпотом сказали его губы.

Отражение молчало, потрясённое звуком собственного имени.

— Я понимаю… — он снова криво усмехнулся. — Но ты-то… Зачем?

Порыв ветра подёрнул воду рябью. Ему показалось, что так уже было однажды.

В тот же момент на спину его лёг чужой взгляд, цепкий и вязкий, как смола. Ещё не обернувшись, он знал уже, что там, позади, только пустая дорога да взвинченные пыльные столбы; он знал это и всё же обернулся.

Чужой взгляд не исчез.

Он криво усмехнулся и подумал, что и это уже было. Давным-давно…

Тогда он был Привратник. Кто он теперь, чем он так интересен Тому, кто смотрит, желая войти?

«Руал», — прошелестело по краю его сознания. Отзвук, прикосновение, эхо давнего зова…

Он ждал и этого — и всё же вздрогнул, мгновенно испытав давно забытое чувство — мороз по коже.

Всё повторяется.

* * *

Внутри моей груди сидела толстая игла. Временами я замирала, забывалась, тупо глядя в ползущую навстречу дорогу, и тогда игла причиняла только тупую тягучую боль. Однако стоило лишь допустить неосторожное движение души, лишнее воспоминание — и, потревоженная, игла снова протыкала меня насквозь; я осознавала потерю десятки раз подряд, и боль не притуплялась.

Луар молчал. Навстречу ползла серая лента дороги…

И топала пегая лошадка, привычная к своему неспешному пути, к запаху дыма и грому жестяного листа, к любопытствующей толпе, к бесконечной смене декораций, дорог, дворцов, базаров…

Я вздрагивала, приходя в себя. Две моих жизни переплелись, спутались, как брачующиеся змеи. Я забывала, кто за моей спиной — спокойный ироничный Флобастер либо тот, другой, из-за которого всё оборвалось…

Всё оборвалось. Флобастер пытался меня удержать, — возможно, он предчувствовал свой ужасный конец. Если б я была там, его бы не убили. Во всяком случае, сначала убили бы меня…

Кем он мне был? Кем же он всё-таки был?

Над дорогой стояло облако, похожее на безвольную, мертво повисшую руку. Из небесной ладони выскользнула и теперь моталась по небу чёрная птица.

Что, если он умер, не простив?!

В безлюдной рощице нас догнал незнакомый всадник. Хмурый старикашка, заросший от уха до уха жёсткой, как щётка, редкой бородёнкой, требовательно взмахнул рукой — я испугалась, но как-то вяло, ненатурально. Луар натянут поводья и спустил меня на землю. Стоя на ватных ногах, я смотрела, как он толкует о чём-то с жилистым старикашкой, как, отрывисто поклонившись, тот разворачивает лошадь и скачет обратно…

— Кто это? — спросила я спустя полчаса дороги.

Луар нехотя поморщился:

— Это человек Совы… Старый плут раскопал-таки свои тайники и добыл, что мне нужно… Я назначил встречу.

Его слова доходили до меня медленно, как медленно достигают берега круги от брошенного в болото камня.

— Останови-ка лошадь, — попросила я шёпотом.

В такой просьбе не было ничего необычного — но голос мой нехорошим образом дрогнул. Луар придержал коня и внимательно на меня воззрился; выпутавшись из его рук, я неуклюже соскользнула на дорогу.

Некоторое время мы смотрели друг на друга — он сверху, я снизу, он вопросительно, я — отчаянно и зло:

— Так ты, значит, назначил встречу? Сове?

Он кивнул, всё ещё не понимая. Я с шумом втянула в себя воздух:

— Он убийца. Убийца и палач. А ты…

Мне хотелось выплеснуть на него слишком многое; от избытка слов и чувств я запнулась и замолчала, разевая рот, как выброшенная на берег рыбина. Луар устало вздохнул, соскочил с седла и встал рядом:

— Ну-ка, перестань… Успокойся… Хочешь, давай пройдём пешком.

— Что ты там делал? — завопила я, наконец овладев собой. — Что ты делал в разбойничьем логове, ты что, сам разбойник? Они… ты видел… Ты…

Я снова замолчала, на этот раз из-за спазма, сдавившего горло, из-за навернувшихся на глаза слёз. Луар пожал плечами:

— Не городи ерунды… Мне плевать, кто такой Сова. Он знает нечто, что мне интересно, у него есть то, что мне нужно… А разбойник он или кто — мне плевать…

— Какая ты сволочь, — сказала я тихо. — Ты, оказывается… Какой ты мерзавец…

Прежде, чем он успел осознать мои слова, я его ударила. И ещё. Так, что ногти оцарапали кожу и выступила кровь. Мне хотелось убить его в эту минуту — так захлестнула меня волна горя и ненависти. Флобастер на полу повозки, ухмылка Совы, запах немытого тела, эти хари, наслаждающиеся своей необузданной властью… И снова Флобастер в луже крови.

В такие минуты чем хуже, тем лучше. Мне хотелось, чтобы и мне тоже перерезали горло; весь мир представлялся сборищем ничтожеств и сволочей, и виновник смерти Флобастера стоял передо мной, хлопая округлившимися глазами. Я изрыгала проклятья, я унижала и отрекалась, я лупила его и плевала ему в лицо, чуть не поверив в своей истерике, что он ещё хуже прочих, равнодушный подонок, сломавший мне жизнь…

— Уходи! — вопила я, захлёбываясь своим отчаянием. — Уходи, ты, ублюдок! Ты всем приносишь несчастье, зачем ты родился на свет, убирайся!

И не помню, что я там ещё кричала в его белое застывшее лицо, казавшееся в те мгновения отвратительной маской смерти…