Гость внутри - Алексей Гравицкий

Подошел бледный как смерть Шурка. В глазах тоска, на воротнике засыхало пятно, которого еще пятнадцать минут назад не было.

– Ну, что там, Владимир Андреевич? – поинтересовался Березин.

Якутенок развернул тетрадный лист. Листочек был испещрен мелкими закорючками. Почерк отвратительный, мелкий. Каждая буква написана отдельно, полупечатно, но в принципе читаемо. Капитан пробежался глазами по пляшущим строчкам, потом вдруг вскинул взгляд на Шурку.

Саша даже вздрогнул. Заработать такой взгляд от руководства… Якутенок смотрел на Шурку, будто на врага народа. Так, словно это несчастный опер лично раскатал по асфальту труп катком. Тяжелым таким, какими дороги укладывают.

– Так, Шурик. Вытащишь все, что есть по Беляеву Алексею Николаевичу. Там точно есть. – Якутенок нервничал, болела голова. – Потом…

Капитан оборвал себя на полуслове, помассировал виски.

– Что потом? – осторожно поинтересовался Березин.

– Потом ничего. Ко мне потом. А там разберемся.

Саша кивнул и вышел.

– Дверь прикрой! – крикнул вслед Владимир Андреевич.

Дверь мягко закрылась, без хлопка, даже без щелчка. Якутенок открыл стол, достал пачку темпалгина, выдавил таблетку и сунул в рот. Проглотил не запивая. Перед Якутенком на столе лежал тетрадный лист с прогнутыми полосами крест-накрест, какие возникают, если бумагу сложить пополам, а потом еще раз пополам. По листу без промежутков шли мелкие по-лупечатные каракули:

«Тому, кто прочитает!

Это не пустая отписка. Это все серьезно. Серьезно все. Очень. Главное тут – поверить. Если вы поверите тому, что я здесь написал, то у вас будет оружие – знание. Шанс у вас будет. А если нет, вы обречены сразу и на 100 процентов. Это случилось несколько лет назад. ОНО сидело взаперти. Кто запер, не знаю. Знаю, кто отпер. Его звали Берг. Мы с ним познакомились в том самом клубе. Саша Берг. Он знал, как выпускать таких, как ОНО. Правда, он не знал, зачем это делают. Зачем запирают, кого запирают – не знал. И зачем выпускать, не знал. Он не знал ничего. Он сам сказал об этом мне. После. Там была чистая бумага. Два белых, чистых, как память после амнезии, листа.

А потом ОНО пошло. Странно как-то, будто что-то его сдерживало. Кажется, этим чем-то отчасти был я. ОНО пошло уничтожать. Убивало, доводило до безумия, изничтожало. Тех, кто был рядом. Рядом с Бергом, рядом со мной, рядом с ситуацией. Это ОНО убило Конрада. Конрад был магом. Настоящим. Одним из немногих в клубе. Потом ОНО еще убило. Много кого убило. И психиатра того. Это тоже ЕГО работа. ОНО – безразлично и безжалостно. ОНО чуждо человеческой психологии. ОНО… С НИМ нельзя договориться, ЕГО невозможно подкупить. ОНО не поддастся ни на какой соблазн.

ОНО пыталось дойти и до меня. Почти добралось, но тут я ушел от него. Сам того не предполагая, ушел. На несколько лет. А после все завертелось снова. Только теперь понимаю, что иначе быть не могло. ОНО никогда бы не позволило передать кому-то эту информацию, но я здесь ЕГО переиграл. ОНО – зло. Может быть, ОНО и добро, но почему? Как добро может быть таким жестоким? Теперь про Наташку. Это была шикарная женщина. Молодилась до последнего. О чем я? Она была рядом все это время. Она была так близко, что ее спалил ЕГО гнев. Она актриса. Но ЕМУ-то это безразлично. И Виталик-Витас Яловегин. Это мой друг, враг и черт знает кто еще. Он торговал дурью. Я торговал дурью. Я баловался дурью. Как будто весь этот бред от наркотиков. Если бы! Это такой бред, какому позавидовал бы любой галлюциноген. И самое интересное, что этот бред реален.

Как запереть его обратно? Ведь один раз его заперли, значит, можно и второй раз запереть. Или не нужно? Может, стоило бы запереть нас? Возможно, ОНО и в самом деле добро, кто знает. Добро, которое пришло уничтожить нас, – зло. А мы зло. Я зло. Никогда не был добрым. Хотя нет, был. Но это было давно, в детстве. Многие были добрыми в детстве. Почему же нам недостает доброты потом? Куда она девается? И все равно. Я не хочу, чтобы меня уничтожили. Я не хочу, чтобы уничтожили все это. Зачем тогда?

ОНО уже близко. Они все чувствуют это. Петя Зарубин опять ноет, что надо бежать. Отбегались уже. Егорка Донской, он тоже чувствует. И только дяди Димы уже нет. А что уж до меня… А что до меня? О себе подумайте. Спасайте свои души, если они остались еще. И спасайте сами. Не надейтесь на попов, жрецов, сектантов, Кришну, Саваофа, Зевса, Велеса. Не надейтесь. Потому что когда ОНО придет, то заберет и первых, и вторых, и третьих. И всех прочих эллохимов, если те существуют, тоже сметет. Ваши боги живут с вашей же гадской психологией. А ОНО из другого мира с другими правилами и порядками. ОНО плевало на вас на всех. И ОНО уже не просто близко. ОНО здесь».

Якутенок сложил лист в четыре раза, сунул его в ящик стола, упер руки локтями в столешницу, подпер голову и принялся яростно мять пальцами виски. «Бред какой-то. Что делать? Думать. Думать, думать, думать. А чего тут думать? Дело пахнет висяком».

Вошел Саша Березин. Капитан поглядел на него устало:

– Ну, что там?

– Беляев Алексей Николаевич не привлекался. Проходил по делу Александра Берга.

Якутенок дернулся, как от пощечины. Шурик посмотрел на него с беспокойством.

– Чего там с этим Бергом? – поторопил Владимир Андреевич.

– Берг попал под трамвай. Беляев знал его, в деле фигурирует мельком. Присутствовал на опознании. Дальше. Дальше Беляев шел свидетелем по делу Конрада… Конрада… черт! Фамилия неразборчиво написана.

– Хрен с ней. Чего там было?

– Там этот с неразборчивой фамилией в лифте разбился.

– Как? – выпучился на Шурку Якутенок.

– Как-как, обычно, – хмыкнул Березин. – Маленький мальчик на лифте катался, все б ничего, только трос оборвался.

Якутенок поморщился:

– Хватит хохмить. Еще?

– Еще повесившийся психиатр. Северский его фамилия. Беляев был его пациентом. Проходил как подозреваемый, отпущен за неимением улик. Да, потом еще Беляев пытался вскрыть вены, в результате оказался в психушке. Псих.

– Труп, – поправил капитан, пожевал ус и добавил: – Он сейчас не в дурке, он сейчас в морге. Вот что, Шурик, покопайся еще. Мне нужно все, что накопаешь по Егору Донскому, Петру Зарубину. И еще проверь один такой клуб… сейчас я тебе все это на бумажке запишу, погоди.

– Кто там? – Голос осторожный, стариковский.

Якутенок звонил долго, за дверью было тихо, потом прошелестели шаги, и капитан понял, что его разглядывают через дверной глазок. Время шло, ничего не происходило, наконец из-за двери раздался этот боязливый вопрос:

– Кто?

– Капитан Якутенок, откройте пожалуйста. – Владимир Андреевич раскрыл удостоверение и продемонстрировал его глазку.

За дверью снова затихли, потом защелкали многочисленные дешевые замки, и дверь приоткрылась на длину цепочки. В промежутке между косяком и дверью показалось старческое лицо с трехдневной щетиной.