Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

При анализе же следственных документов выясняется, что основным информатором Горбачевского в вопросе о времени приезда Ипполита был Александр Мозалевский, в момент событий – прапорщик Черниговского пехотного полка. У Мозалевского была своя, особая миссия: 31 декабря Сергей Муравьев послал его в Киев, где он должен был выполнить конфиденциальные поручения руководителя восстания. Приказ ехать в Киев Мозалевский получил от Сергея Муравьева до молебна на площади, затем он присутствовал на молебне, а сразу после молебна уехал. С поручениями Сергея Муравьева Мозалевский, однако, не справился. Вечером того же 31 декабря он был арестован в Киеве.

Существуют два показания Мозалевского о времени приезда Ипполита в Васильков. Причем показания эти столь же противоречивы, как и «Записки» Горбачевского. Первое из этих показаний, датированное 2 января 1826 года, повествует, что он был отправлен в Киев «по приезде из Петербурга в Васильков свитского прапорщика Муравьева-Апостола… в 10 часов утра, через час». Иными словами, согласно этому показанию Ипполит приехал в Васильков в 10 часов, до молебна. В Киев же Мозалевский отправился через час после приезда Ипполита и именно вследствие этого приезда.

В другом показании, данном 9 января 1826 года, Мозалевский предложит следствию другую версию происходившего: Сергей Муравьев-Апостол дал ему поручение ехать в Киев «прежде, нежели прибыл из Петербурга брат подполковника Муравьева, свитский прапорщик Муравьев же, которой приехал того ж 31-го декабря тогда, когда уже собрался полк к походу и служили молебен».

Для того чтобы понять, какая из этих двух версий верна, следует отметить и некоторые другие странности, предшествующие командировке Мозалевского в Киев.

Поддержка Киева и его гарнизона была жизненно необходима Сергею Муравьеву. Однако курьер в этот город был послан только на третий день восстания. Странен и выбор курьера: до начала восстания Мозалевский о заговоре в полку ничего не знал, в его верности делу восставших у Сергея Муравьева не могло не быть сомнений. Логичнее было бы отправить в Киев кого-нибудь из более опытных офицеров, тех, кто давно состоял в заговоре и у кого – после истории с Гебелем – не было пути назад.

К тому же Мозалевский устал: в ночь с 30 на 31 декабря он командовал караулом на заставе города Василькова, обеспечивая безопасность восставшего полка. И отправлять не спавшего всю ночь прапорщика в Киев сразу же «по смене с караула» значило значительно уменьшить шансы на успех его миссии[411].

Но Сергей Муравьев-Апостол послал в Киев именно Мозалевского: нет никаких свидетельств, что руководитель восстания хотя бы рассматривал вариант посылки другого курьера. Но этот странный выбор становится логичным, если предположить, что, отправляя курьера в Киев, руководитель восстания решал не только вопрос связи с городом, но и вопрос удаления Мозалевского из полка. Можно предположить также, что Мозалевский, командуя караулом на городской заставе в ночь с 30 на 31 декабря, был единственным из офицеров-черниговцев (кроме самого Сергея Муравьева), кто знал истинное время приезда в Васильков Ипполита. Наверняка младший Муравьев въехал в город задолго до полкового молебна, но факт этот необходимо было скрыть.

В этом случае становятся понятными и противоречия в показаниях Мозалевского: 2 января, еще не придя в себя после шквала обрушившихся на него событий, он невольно проговорился на допросе. Но уже 9 января, осознав свою ошибку, попытался ее исправить. Впоследствии же, когда и Сергей, и Ипполит Муравьевы-Апостолы погибнут, Мозалевский останется единственным, кто будет знать подробности этой истории. И, рассказывая много лет спустя о своей киевской миссии Горбачевскому, он, с одной стороны, захочет рассказать правду, а с другой – не сможет до конца раскрыть тайну, в сохранение которой он невольно оказался вовлечен. Отсюда и противоречивость «Записок» Горбачевского, повествующих о приезде Ипполита.

Эффектное же появление Ипполита перед восставшим полком во время молебна было, скорее всего, сценой театральной, постановочной. Сценой, позволявшей, с одной стороны, скрыть истинные мотивы отправки в Киев Мозалевского, а с другой – поднять боевой дух восставших. Горячие объятия Ипполита с братьями перед полком, его клятва «свобода или смерть» рождали в умах и душах офицеров столь дорогие им модели поведения античных героев. «В последний день 1825 года черниговские офицеры увидели сцену из древней Руси или древнего Рима: три брата, словно братья Горации, храм, молебен, свобода…», – констатирует Н. Я. Эйдельман[412].

Для солдат же, античных моделей не понимавших, приезд Ипполита был обставлен по-другому. Солдатам было объявлено, что в Васильков приехал курьер цесаревича Константина, привезший приказ, «чтобы Муравьев прибыл с полком в Варшаву».

Надо отметить, что мистификация с приездом брата Сергею Муравьеву удалась вполне. Об истинном времени приезда Ипполита не догадался никто – в том числе и Матвей Муравьев-Апостол, родной брат Сергея и Ипполита. Более того, торжественный въезд Ипполита в момент молебна поразил воображение Матвея: впоследствии он описывал этот эпизод много раз.

«В 12 часов по полудни роты были собраны – и тут брат мой меньшой Ипполит меня крайне огорчил своим неожиданным приездом… Между тем священник Черниговского полка отпел молебствие и прочел “катехизис” по совету Бестужева-Рюмина. После сего роты пошли в поход», – рассказывал Матвей на следствии. «Роты, помолившись, готовились выступить из Василькова; тут подъезжает почтовая тройка, и брат Ипполит бросается в наши объятья… Напрасно мы его умоляли ехать далее в Тульчин, место его назначения: он остался с нами», – читаем в его мемуарных записях[413].

Но для того, чтобы скрывать от ближайших соратников и даже от брата Матвея время приезда Ипполита, у Сергея Муравьева-Апостола должны были быть веские основания. По-видимому, сведения, которые привез Ипполит, оказались настолько секретными, что о них не должен был знать никто.

Матвей Муравьев-Апостол показывал на следствии: «Он (Ипполит Муравьев-Апостол. – О.К.) говорил, что имел от Трубецкого письмо к брату, но, узнав в Москве, что Свистунов арестован, он оное сжег, коего содержание не знал». Очевидно, удовлетворившись показаниями Матвея, Сергея Муравьева-Апостола о письме вообще не спрашивали. На основании все тех же показаний Матвея в «Донесении Следственной комиссии» будет отмечено, что письмо это доставлено не было. Из показаний Матвея и «Донесения» эти сведения попадут в историографию – и Н. Я. Эйдельман будет рассуждать о «зеленом мальчике» Ипполите, который «даже не догадался прочесть “истребляемое письмо”»[414].

На самом деле, рассказывая о письме, Ипполит попросту лгал Матвею. В курсе некоторых моментов содержания этого послания оказался Свистунов – и сообщить ему их мог только Ипполит. Нетрудно предположить, что письмо к Сергею Муравьеву Ипполит сжег утром 19 декабря, вместе с письмом к Орлову. Предварительно это письмо, как и письмо к Орлову, Ипполит прочел.