Трансплантация - Алексей Козырев

Через минуту я вновь хлопаю дверью с двумя блестящими нулями, удовлетворенно хмыкаю и строевым чеканным шагом топаю в сторону главного кабинета офиса. Не посчитав необходимым постучаться, вхожу. Хозяин на месте.

* * *

— Зорин Евгений Николаевич… Музыкант. Пианист. Лауреат международных конкурсов. Из озера Онтарио прямым рейсом. Хотел было из Канады да на Канары. Но там — ваш зам с главбухом. Уж больно встречаться с ними неохота! Да и чего отдых симпатичным людям отравлять трупным запахом?! Им же еще и с коттеджами разбираться надо. Эвон дел сколько! Улетели они, кстати? Да, час назад как стартовали. Рейс двадцать семь одиннадцать. Там сейчас тепло. Не то что в Онтарио или, к примеру, на Северном. Северное, оно и есть северное.

Ну, чего вы так занервничали? Конечно же, шучу я, Анатолий Анатольевич. Какой я Зорин?! У меня и слуха-то нет. С детства. И не похож я на него вовсе! Разрешите представиться: Комаров Александр Сергеевич. Бизнесмен. Бывший генеральный директор. А впрочем, о чем я? В сейфе, вон том, мои визитки. В коробочке, в углу. Можете одну взять. Как говорится, на вечную память. Ключ от сейфа — в тумбочке под бумагами. Нет, чуть пониже. Еще ниже. Ага, здесь! Хотя зачем вам визитки? В приемной обо мне еще лучше написано. Какой я был прекрасный руководитель, верный друг и отличный товарищ. Кстати, вы не в курсе, волки в Тамбове еще остались, не всех перестреляли? Должны остаться. А то как вам одному, без товарищей?! Могли бы, скажем, на меня рассчитывать, но со мной тоже незадача — вчера схоронили. Да, чуть не забыл, должен вас сердечно поблагодарить. Дивную речь на кладбище произнесли. Тронут. Все обо мне да обо мне. И как искренне! Прослезился даже разок. В особенности когда вы о прахе говорили. Как там у вас? «Пусть земля будет ему прахом». Ему — это мне, значит. А чьим прахом? Тоже, выходит, что моим. Чудно выразились! Просто находка для какого-нибудь классика! Не правда ли, Анатолий Анатольевич?

Да ладно. Чего вдруг заерзали? Нет никакого Комарова! Бифштекс хорошо прожаренный в Комарово есть, а Комарова — нет. Вы какой бифштекс предпочитаете? Полагаю, что с кровью. И чтобы крови побольше. Ну, не надо же так волноваться, Басов! Вы ведь сами изволили вчера заявить, что мы с вами все проблемы распрекрасненько решим. Притом прямо сейчас. Но сначала, по этикету, полагается познакомиться…

Нестеров я, Вадим Петрович. Профессиональный киллер высшей квалификации. Стаж около двадцати лет. Рекомендаций от клиентуры, увы, предъявить не смогу. Для меня, как сами понимаете, лучший клиент — это мертвый клиент. Какие же от них рекомендации?! Не верите, что я Нестеров? Вот паспорт, вот права, вот непроверяйка. Свидетельство о смерти имеется, только заполнить не успел. Такая вот незадача, пустое оно. Зато вписывай, кого хочешь. Хотите, вас впишем, Анатолий Анатольевич? Опять не верит! Нестеров я. Давайте поближе к свету отойду. Вот профиль. Вот анфас. Шрам на щеке, как видите. Родинка еще есть на жопе. Хотите, покажу? Всего за шесть тысяч долларов. Нормальная цена. Ну, снимать штаны или так заплатите? Кстати, что это вы раскраснелись, как рак в микроволновке, только что вроде мы бледненькие были? Вам непременно чего-нибудь выпить надо! А то инфаркт или, не приведи бог, инсульт какой-нибудь, излишне обширный. И каюк! Приемная и без того тесная, а тут еще один некролог. Вам это надо? Полагаю, что нет. Холодная минеральная с газом — в холодильнике в приемной. Третья полка снизу. Да и я не прочь попить. Так что угощайте, Анатолий Анатольевич! Или самому сходить?

В течение всего моего идиотского монолога Басов не произнес ни слова, в упор, не моргая, глядел мне прямо в глаза. Видно было, что он растерян и плохо понимает, что происходит. Но понять очень даже хочет. Крупное, с восточным орлиным носом лицо покрылось обильным потом.

— Сидите, где сидели, — подавленно бурчит он, тяжело встает с кресла и идет за минералкой. Ему, действительно, надо выпить воды. И это вполне серьезно.

Притом обязательно из холодильника. И этой минуты мне вполне хватает, чтобы пакет в плотной серебристой фольге переместился из кармана Женькиной куртки на дно корзины для бумаг, стоящей под письменным столом…

* * *

Честно говоря, я был почти уверен, что Басов отдаст мне эти несчастные шесть тысяч. Но нет! Страх страхом, а скупость и тут победила.

— Подъезжайте через часик. Деньги должны из банка подвезти. Не прощаюсь.

Не попрощался он опрометчиво. Я уже миновал два перекрестка и свернул к набережной, когда сильный грохот заглушил в машине привычное «Эхо Москвы». С ближайших тополей взмыли вороны и понеслись в сторону Кондратьевского проспекта в надежде чем-нибудь поживиться.

* * *

Останавливаю машину. Выхожу. Холодно даже в Женькиной куртке, насквозь продирает. Рядом с телефонной будкой — редкая для Питера урна. В ней тлеет какая-то едкая гадость. Отправляю туда бумажник с документами Нестерова. Урна благодарно вспыхивает голубоватым пламенем. Хозяин бумажника горел сочнее и ярче, да и цвет был другой. Вроде бы оранжевый.

Внутри телефонной будки еще холоднее, чем на улице. Набираю номер.

— Слушаю вас, — знакомый до боли, до трепета, до комка в горле голос.

— Здравствуй, Ольча!

В трубке тишина, долгая-долгая. Потом всхлипывание. Тоже такое знакомое, родное…

У женщин всегда так: уходишь — ни слезинки, возвращаешься — плачут.

— Ничего, Ольча, прорвемся! Сейчас буду.

Мужчина средних лет неспешно шел вдоль засыпанной декабрьским снегом набережной Невы. Вот он обогнул сквер с величавым Медным всадником. Впереди сквозь снежную пелену угадывались мраморные колонны Исаакиевского собора, справа, чуть дальше по ходу белело здание Центрального манежа. Вслед за мужчиной, еле сдерживая хотя и невеликие, но все же лошадиные силы, двигалась черная потрепанная «тойота». Подобная процессия не слишком поощрялась правилами дорожного движения, но «добротные» номера машины у гаишников могли вызвать лишь тоскливые чувства и позволяли водителю ощущать себя вполне комфортно. Виктор, водитель «тойоты» прекрасно понимал, что при таком снегопаде особо и не поспешишь: «Но не в такой же мере, не шагом ведь». Но приходилось ехать именно шагом, а посему он, не слишком, правда, злобно, проклинал и чертову погоду, и еще более чертову «тойоту», и резину на ней, и своего начальника, устало шагавшего впереди машины. «Пятница — короткий день, все кореша с автобазы уже давно по домам разъехались, а „моему“ больше всех надо. Сидел бы дома да строчил на компьютере свои романы. И мне бы мороки поменьше, ну вот — совсем встал», — в очередной раз чертыхнулся Виктор, нажав на тормозную педаль.

Мартов действительно остановился у гранитных плит гостиницы «Англетер» перед незаметной припорошенной снегом табличкой. Нацепив на нос ненавистные очки, Виктору удалось прочесть лишь два слова: Сергей Есенин и четыре цифры — 1925, как он решил, видимо обозначавшие год. Постояв несколько минут перед этой табличкой и как-то незаметно поклонившись ей, Мартов открыл дверцу «тойоты».