Рыбак - Джон Лэнган

Да, долгое время я оплакивал Дэна. Мои синяки и порезы зажили, сломанное ребро срослось, иммунитет взял верх над инфекцией, меня наконец-то выписали из больницы. Пока я долечивался дома, мой начальник навестил меня. Его визит был связан скорее с работой, нежели с заботой – и мне, как выяснилось, уже надлежало решать, хочу ли я выйти досрочно на пенсию и получить поощряющие премиальные, или предпочту остаться в компании, рискуя быть уволенным. И все же я был разгневан – настолько, что встал из-за кухонного стола, попросил прощения у молодого человека и вышел во двор. С гудящей головой я пару раз обошел бунгало, которое мы с Мэри планировали потом продать и взять нормальный частный дом, по кругу. Вряд ли мои чувства отличались от чувств тысяч и тысяч других людей, бывших на моем месте. Как-то несправедливо выходило. Я отдал этому делу годы, десятилетия своей жизни. Честно исполнял свои обязанности, не забывая и о правах. Искренне гордился компанией, считал себя одним из ее сотрудников. Черт, не будь этой работы, не встретил бы я и свою жену. Несправедливо. Все так, но какая уже теперь разница? Меня подмывало сказать начальнику, что я рискну и еще повоюю, но я прекрасно притом понимал, что никаких шансов у меня нет. И никакого смысла торчать тут, снаружи, тоже не было. Так что, вернувшись, я поблагодарил юношу за терпение и сказал, что согласен уйти на пенсию с премиальными. У того словно гора с плеч свалилась.

Таким образом, я остался без работы, без лучшего друга и без вида на какое-нибудь мало-мальски интересное занятие. Что ж, зато всегда оставалась рыбалка, верно? Я решил вернуться к ней в следующем году, после зимы, пролетевшей за просмотром телевизора и тоскливыми взглядами на шкафчик со спиртным. Снабдил себя хорошей экипировкой – не лучшей из доступных, но близко к тому. В первый же день форельного сезона я погнал под луной, повисшей у самого горизонта, к потоку на другой стороне Френчмэн-Маунтин, где клев был хорош почти всегда. Местечко, которое уже по привычке считал своим, я занял первым, но через пять минут прикатила группка молодых людей на джипе с номерами штата Пенсильвания. Мы обменялись кивками из своих машин, пока я пил кофе из термоса, и снова перемигнулись уже в середине дня, на обратном пути. Все время я пробыл у себя за рулем, выйдя единожды лишь для того, чтобы отлить. Ту жалкую минуту, проведенную снаружи, я слушал, как вода плещется по другую сторону кленовой рощицы, и думал, что нет ничего проще, чем спуститься вниз, к воде, просто посмотреть… Потом я залез обратно и запер за собой дверь, признав поражение. Начало смеркаться, я завел двигатель и поехал домой.

Все последующие попытки вернуться к рыбалке не увенчались успехом. Ездить по рыбным местам труда не составляло, а вот закинуть удочку… На деле, стоило мне подойти к воде, как считанные минуты спустя я уже бежал обратно к машине. Никаких особых чувств притом я не испытывал – не паниковал, не боялся, просто мое тело отказывалось исполнять команды, поступающие от головы.

Страх и паника тем не менее переполняли мои сны, в коих события того рокового дня отпечатались на долгие годы. В них на свою сгинувшую удочку я вылавливал из реки рыбу-нимфу, вот только голова у нее теперь была Дэнова – окровавленная, с вытаращенными глазами и ртом, раззявленным в немом крике. В свете светофора, свисающего с ветви дерева, появлялась Мэри – ее кожа свисала фистулами, похожие на водоросли волосы облепили череп. С потемневшим от гнева лицом Дэн заносил надо мной камень, который, благодаря какой-то причуде перспективы, превращался в тот самый валун, к которому был привязан Рыбак. Огромный глаз морского чудовища открывался, и черная вода изливалась из великой трещины Его зрачка. Если я засыпал днем, при свете солнца, то кошмары обычно не снились мне, потому я проводил большую часть ночи, перещелкивая с одного канала на другой и читая взятые в библиотеке книги, пытаясь продержаться до первых признаков рассвета.

Когда я не был в западне кошмарных снов, я скорбел о Дэне, пусть и скорбь моя окрашена была в особые тона. Мне казалось, что я осознал ту степень отчаяния, что привела Дэна к Голландскому ручью, Рыбаку и согласию на любую сделку с ним. Я не понаслышке знал, насколько сильный восторг испытываешь, воссоединяясь с ушедшей любимой, и мог понять, какой сильной мотивацией Софи и мальчики, должно быть, были для Дэна. В том состоянии, в каком я заставал его на работе – будучи пленником того мальстрема, о котором он поведал мне, – Дэн, должно быть, чувствовал себя так, будто те самые призраки жены и детей, исчезнувших из его жизни, бросили ему спасательный круг. Даже понимая, что перед ним лишь бледные копии, даже видя их истинное обличье, он был готов пожертвовать реальной дружбой, какой бы мирской она с виду не казалась, ради этой лжи. Мне вряд ли стоит сильно удивляться – мир полон людей, поступивших бы точно так же, пусть даже не в столь драматичных условиях. Просто я думал, что все эти часы, проведенные бок о бок, когда мы сидели на берегу и наблюдали за бегущей водой в ожидании клева, чего-то да стоили, что они могли перевесить соблазнительный вымысел. Выходит, я ошибался. Выходит, этого было недостаточно.

Мне ужасно не хватало компании Дэна Дрешера, и память о его последних минутах переполняла меня страхом, но какие бы светлые воспоминания не закрепились за ним в моей душе, их все равно отравила подспудная горечь. Честно говоря, на той неделе, когда двоюродные братья Дэна приехали продать его дом и пожитки, я боялся, что они решат зайти ко мне, а я не смогу придумать такую отговорку, что не приведет их в замешательство или не обидит. К счастью, в дверь так никто и не постучал.

Несколько следующих лет я потратил, пытаясь занять себя. Если бы кто-то спросил меня раньше, как я представляю себе старость, я бы пустился в рассуждения о наших с Мэри детях и внуках, о каких-нибудь путешествиях в дальние страны или круизе на старую добрую Аляску. В пору после ее смерти я говорил бы о рыбалке с Дэном. Но теперь, когда не стало ни Дэна, ни Мэри, ни рыбалки, я просто не знал, что делать. Я навещал семью и порой виделся с бывшими айбиэмовцами. Навещал Фрэнка Блока, когда жена ушла от него к своему дантисту, но это были скорее сеансы терапии, нежели полноценное общение, и когда Фрэнк женился на вдове-соседке, наши встречи сошли на нет. Я сделал все возможное, чтобы возобновить свой интерес к живой музыке, выезжая в Гугенот и Вудсток и слушая тех, кто играл в местных клубах. Почти всё, что я слышал, звучало искренне, хоть и простовато, и порой, когда хорошенькая певица придвигала к себе микрофон, опускала пальцы на струны своей гитары и начинала петь, я подавался вперед, внимая каждой ноте. Увы, я не был готов к тому, что выход на пенсию дарует мне столь много безотрадно пустого времени, которое нечем заполнить – списали-то меня на десять лет раньше среднего срока, да еще и в относительно добром здравии.

Что касается всего пережитого, я редко к этому возвращался. Но Апофеоз преследовал меня – его огромная тень ложилась на все, что меня окружало. Иной раз мне хотелось даже вернуться к Голландскому ручью и узнать, смогу ли я найти путь обратно к черному океану. Порой любопытство заставляло меня обращаться к семейной Библии и перечитывать кое-что из Книги Бытия и Иова, порой – приводило на страницы книг по сравнительной мифологии, но общей осмысленной картины я так и не сложил. Когда Интернет вошел в моду, я прибег и к его помощи, но единственный сайт, что казался более-менее подходящим по названию и краткому описанию, выдавал ошибку всякий раз, когда я обращался к нему. Но моя жажда знаний оставалась в разумных пределах – я не имел ничего против блаженного неведения. Если бы была надежда, что такая информация послужит практической цели – например облегчению моих кошмаров, – я бы относился к этому по-другому. Но было трудно представить, как то, что я видел, могли излечить хоть какие-то знания, поэтому в конце концов я бросил свои изыскания.