Играй в меня - Ирина Шайлина

Наконец дверь открывается, выходит совершенно незнакомый человек, плевать, главное — в белом халате. Мы бросаем я к нему, он даже отпрянул испуганно.

— Ну что там? — хором спрашивает он.

— Всё к врачу… операция только два часа идёт.

— Но она живая?

— Живая…

И легче, самую капельку, ведь если два часа операции перенесла, то возможно шансов уже не тридцать процентов, а все пятьдесят. Стакан, сука, наполовину полон.

Потом приехала мама. Я ей не звонил, не знаю, откуда она все узнавала. Я испугался даже, что сейчас они скооперируются с той самой тёткой и вдвоём отходят нас швабрами, но обошлось. Мама суп привезла и пирог.

— Ешьте, — строго сказала она. — А то возьму и выгоню вас отсюда.

Мы ели. Удивительно, но вкусно было, и суп, и пирог… И стыдно — Катя там с раскрытой грудной клеткой, а мне вкусно… Сенька тоже ел, слава богу, и ел с аппетитом, не я один такой бессовестный. Мама смотрела на нас подперев щеку ладонью, во взгляде — буквально вековая мудрость.

— Молодцы, — похвалила она. — И полы помыли, и покушали… ты бы в пятнадцать лет так себя вёл, цены бы тебе не было…

— Никогда не поздно, — ответил я, и на время посмотрел, операция шла уже больше трех часов.

— Я поеду пока домой, бульон сварю… Катьке вашей после операции наверное ничего, кроме бульона нельзя будет. И компотик ещё сварю, компотик наверное можно…

Я даже голову поднял, посмотрел на маму не веря.

— Ты… значит ты думаешь, все хорошо будет?

— А как же иначе?

Мама улыбнулась, и ушла. Компот варить и бульон. А я вдруг зацепился за её слова… И правда, как Катька умрёт, если ей тут уже бульон сварили? Это было бы с её стороны крайне непорядочно… И если мама сказала, что все будет хорошо, значит, так и будет….

— Будет, — подтвердил Сенька мои мысли. — Господи, как же сложно не бухать в такие моменты… я бы даже на спирт медицинский согласился… Пошли курить.

Спустя пять сигарет и энное количество минут молчания я перестал смотреть на часы. Ибо казалось, что час прошёл, а по факту пять минут. Занимательная математика в действии. Мне стало казаться, что операция будет длиться вечность, что этот день никогда не закончится. Самое страшное, что очень спать хочется. Вдруг я усну, а в это время Катя умрёт? Голова стала чугунной, неподъемной, глаза закрываются, встаёшь, ходишь по коридору вперёд назад чтобы не уснуть… Впору снова полы мыть, лишь бы не ждать…

— Ну все, — раздался голос, я вскинул голову. — Увезли вашу красавицу в реанимацию.

Я даже не поверил — не глюки ли? Как так, столько ждали, и уже все? Но врач, вполне живой и материальный стоял напротив, вид только уставший, а так точно не галлюцинация.

— Живая?

— Мёртвых мы в морг отвозим, а не в реанимацию.

А у самого глаза смеются. Наверное, он счастлив, что сегодня в очередной раз обманул смерть. Я просто рад, что все закончилось. Я перегорел, во мне даже счастья нет, я знаю, что оно придёт после, пока только облегчение, что все закончилось, что Катька живая…

— Я даже не верю, — говорит Сенька, когда мы смотрим на Катьку через застекленную дверь. — Хочется пойти ей пульс проверить.

Я мучился тем же желанием, оставалось надеяться, что мониторы не врут, что сердце бьётся, и давление, пусть и низкое, но наличествует. Теперь хотелось, чтобы Катя скорее проснулась, вот тогда я точно поверю, что все позади.

От наркоза Катя отходила долго. В палату нас не пускали категорически, и мы понимали — вот сейчас лучше уступить. Иногда Катька стонала тихо, у меня душа в пятки уходила, вскакивал, заглядывал в стекло — бьётся Лялькино сердце, бьётся! И бежал за врачом, за медсестрой, чтобы проверила, точно ли все хорошо… Иногда она шептала что-то беззвучно, слов уловить не удавалось. Когда наркоз почти прошёл, пыталась встать, причём я видел, что она буквально ничего ещё не соображает. За доли секунд меня захлестнул страх, вот, встанет, я не успею, швы разойдутся, кровотечение… Сенька дёрнулся вперёд вместе со мной, но оказалось не нужно — Катька вообще к постели пристегнута… А на нас медсестра наорала.

— Нельзя, — кричала она. — У нас стерильность полная! Честное слово, я сейчас полицию вызову… Ей сейчас мощные препараты колят, которые убивают иммунитет, чтобы сердце не отторгнулось. А вы знаете, сколько на вас заразы?

— Нет, — растерянно добавил Сенька. — Не знаем… мы не будем больше…

Чтобы нас пустили в палату, когда Катька очнется, мы оба приняли душ здесь же, в соседнем отделении. Нам даже одежду выдали, стерильную. Шапочки и повязки на глаза. Увидел бы Сеньку в таком виде раньше, уржался бы, а сейчас совсем не до смеха.

Катя очнулась к вечеру. Точнее, окончательно пришла в себя. Открыла глаза, посмотрела на нас мутным взглядом, попыталась улыбнуться. Я метнулся к бутылке с водой, в которую предусмотрительно трубка вставлена — попить разрешили совсем чуть-чуть. Катька делает один глоток, с трудом проглатывает воду и закрывает глаза.

— Сень, — зовёт она, сухим шелестящим голосом. — Сень…

Мне резануло по нервам, но я послушно отошёл в сторону. Сенька возле её постели на колени, гладит её руку… я отвернуться хочу и не могу.

— Сень, — снова повторила она. — Прости…

И слезинка из уголка закрытого глаза. Сеня замер на мгновение, потом наклонился вперед, поцеловал Катьку в самый кончик носа, и поднялся с пола.

— Я бухать пошёл, — сказал он. — Ты уж проследи, чтобы тут все хорошо….

Я не ушёл. Сил чтобы говорить у Катьки не осталось, но неважно, пусть молчит, я боюсь её слов. Ночью я притащил кушетку, поставил её как можно ближе к постели. Прибор отмеряющий Катькину жизнь теперь пикал прямо над моей головой, но так спокойнее — пусть пикает. Катя похоже спала, или просто не находила в себе сил или желания открывать глаза. Открыла лишь под утро, когда я снова высчитывал проценты — шансы на то, что сердце примется.

— Дим, — позвала она. — Я очень хочу кашлять, плакать и есть.

— Поплакать можно, — ответил я. — Кашлять нельзя, у тебя швы… и сердце новое. Потерпи. А есть… мама бульон принесла, я сейчас спрошу, можно или нет…

Бульон было можно, но совсем немного. Его она тоже через трубочку пила, маленькими глотками, после каждого останавливаясь отдохнуть. Сделала всего несколько и головой покачала — все. Я приглушил лампу, лёг на свою кушетку, жутко не удобную кстати. Так спать хотелось, а теперь словно отбило, лежишь, слушаешь, как пикают приборы, не дай бог засбоит.

— Дим, — снова прошептала Катька. — Ты мне ещё целого ребёнка должен.

Вот тогда я поверил, что все будет хорошо, а проценты… это всего лишь цифры.

Клементина не просто растолстела — эта профурсетка была на сносях. Это я поняла в день выписки, меня удивительно быстро выписали… Ещё вечером была круглобокая рыбка, а утром уже икра на камешках аквариума… А предатель Рудольф вёл себя так, словно я мечтала всю их икру вычерпать ложкой и съесть. Плавал у стекла, смотрел на меня круглыми глазами, то и дело бросался пересчитывать икринки — не пропала ли какая…