Фабрика мертвецов - Кирилл Кащеев

– А среди них… есть… - прошептал Митя – во рту стало сухо и кисло, как после рвоты, и говорить было трудно. – Должники… Бабайко?

Девчонка тихонько хмыкнула:

- Памятливый ты, паныч… Сообразительный…

Митя стиснул губы, понимая, что его сейчас и в самом деле вывернет. Смерть стирает обязательства. Смерть снимает долги. Но… так случалось… Когда прижизненный долг, неважно, перед родом, возлюбленным, государем, настолько силен и важен, что выдергивал даже из-за последней черты. Так и появлялись гонцы, сумевшие и мертвыми доставить весть. Матери, выбирающиеся из могилы, чтобы защитить детей. Воины, мстящие за погубленных соплеменников. Но кто-то… кто-то… сумел превратить в посмертный долг жалкие гроши в долговой книге деревенского богатея? И это был точно не Мораныч! Да все его предки Белозерские сами бы поднялись из могил, узнай они о таком! Ведь это… Хуже убийства. Это оскорбление!

- Как… они… посмели? – захлебываясь ненавистью и яростью, черными, как кладбищенская земля, прохрипел Митя. - Поднять кладбище… ради вот этого? Чтоб мертвецы… лепили кирпичи? – переводя взгляд на штабеля свеженьких, только вышедших из-под рамки кирпичей, выдавил Митя. – Всего лишь?

Девчонка изумленно поглядела на него:

- Кирпичный цех, да стекольный, да лесопилка, да винокурня ще… Машинерии – тьфу, ничего, за глину не платить, за песок, за лес, работники не пьют, не едят, не спят, днем и ночью работать могут. Да еще и податей вносить не надо: ни на земство, ни в казну! Ничого соби – «всего лишь»! Да ты хоть розумиешь, панычу, яки це гроши?

- Хорошо хоть, колбасного цеха здесь нет. – только и смог выдавить Митя.

Насчет денег Митя разумел побольше, чем глупенькая крестьяночка. Светскому человеку нужны деньги: на правильных портных, ювелиров, на Елисеев с его черной икрой, кофейни на Невском, балы, маскарады, на коней, живых и автоматических… Истинно светский человек не заботится о деньгах – деньги просто есть. Как трава по весне, как солнце, как воздух. А тем, кто вдруг лишился этого света и воздуха… Кровным, с их родовыми Силами, проще: они и разоряются редко, к тем же Велесовичам золото словно родовая чешуя липнет. Но даже случись с легкомысленными Лельевичами или буйными Перунычами такая оказия, для них всегда найдется государева служба, пусть тяжелая и порой опасная, но позволяющая достойно и без ущерба для чести выйти из неприятного положения. А служилым дворянам как быть? Или делать вид, что все в полном порядке, все глубже залезая в долги, или уезжать в имение.

Только кто из господ захочет затворяться наедине с нищетой и какой-то парой-тройкой слуг? Вот и приходится пускаться на всяческие ухищрения: Митя отлично помнил молодого дворянина, явившегося на детский бал к юным Огневнам, княжнам Огинским, короткими перебежками под проливным дождем, не имея денег даже на извозчика. Случайно заметивший это младший князь Волконский жестоко высмеял неудачника – Митя смеялся громче прочих, опасаясь, вдруг проведают, что сам он, немногим лучше, приехал на наемном извозчике. Да и приглашения на бал не имел, явившись с приятелями из Речного клуба. Сына полицейского сыскаря, будь он хоть трижды родичем Белозерских, иные Кровные Роды приглашениями не баловали.

Так что стоявших за здешней мерзостью Лаппо-Данилевских он понять мог… только вот спускать не собирался! На их с отцом земле… В сущности, за их счет… Они осмелились… нанести смертную обиду самой грозной из Великих Предков! И пусть Митя ЕЕ никогда не простит… но… посягать на обещанный ЕЮ покой не позволит!

А еще у них в имении рощи повырубили, Митин гардероб уничтожили и убить их с отцом пытались! Теперь, по крайности, ясно, почему. Последнее, что нужно было почтенным господам Лаппо-Данилевским с полупочтенным Бабайко, и их сообщнику из стражи, кто б он ни был – это появление хозяина имения, который рано или поздно обнаружил бы их… деловые интересы. Отцовская должность их, конечно же, напугала, как узнали… но ровно настолько, чтоб начать старательней готовить убийство. Потому как за умышленное создание навий, да в таких количествах, виновным, всем до единого, светит лишение званий, прав и наследственных привилегий, и лет десять каторги. Это ежели все мертвяки упокоились естественным порядком, в чем Митя изрядно сомневался – а так и повесить могут. И никакие связи не спасут, к подобным преступлениям что Кровные, что церковь, что государь-император одинаково безжалостны.

Митя почувствовал как губы растягиваются в почти восторженной ухмылке: нарисованный воображением портрет Алексея в полосатой каторжной робе радовал несказанно. После эдакой мести даже сюртуки от «Ладваль» перестанут являться Мите во сне, укоризненно помахивая рукавами. Теперь главное – вернуться, и… так уж и быть, рассказать отцу. В Митиной отваге больше никто не усомнится. Да во всех здешних гостиных только и разговору будет, что о нем: «Вы слыхали, mon ami, как этот очаровательный юный петербуржец, что так хорошо одевается, в одиночку, в ночи, прокрался в самое навье логово!»

Конечно, в одиночку, не девчонку же считать!

А в ответ: «Ах, какая смелость! И какой ум! Как легко он разгадал коварные планы злоумышленников!» И веера – фыррр, фыррр! И Лидия: «Как я могла принимать ухаживания этого негодяя Алексея! Но вы, Митя, меня спасли!» А может, в губернии и покрасивее Лидии барышни найдутся… Для героя-то?

Митя потянулся оттащить девчонку от куста… И вдруг замер, осененный малоприятной мыслью. А если отец… не поверит? В тайный котлован прямиком в их имении, скрытые мороком цеха, в поднятых мертвецов, трудящихся там денно и нощно… Как наяву он представил скептическую мину отца… да еще, небось Ингвара. Вот у кого физиономию перекосит…

Митя торопливо моргнул. В отблесках мерцающих в котловане огней он увидал перекошенную физиономию Ингвара – расширенные изумлением и страхом глаза, глупо приоткрытый рот… И понял, что видит ее наяву!

Всем телом вжавшись в землю, Ингвар настороженно выглядывал… из-за соседнего куста!

Краткий, как биение сердца, миг они с Митей глядели глаза в глаза. Потом Ингвар покраснел – даже в неверном свете огней котлована видно было как вспыхнули у него щеки, и… шарахнулся назад, будто надеясь спрятаться от Митиного взора. Сухой куст перед ним качнулся… спекшаяся в мелкие камешки земля сыпанула по склону в котлован. На голову сторожу Юхиму.

- Скрип-скрип… - тишина обрушилась на котлован, точно с темных небес уронили громадную подушку. Деревянный ворот, который крутила мертвячка, еще разок скрипнул – и остановился. Налегавшая на его рукоять навья замерла в неподвижности. Замерли и те, что склонились над печами, замерли грузчики-скелеты, держа ящик с товаром на весу. На полшаге, с поднятой ногой застыла грузная старуха с корзиной, в роскошном, отделанном кружевами саване. Обитатели котлована застыли, пялясь прямо перед собой пустыми глазницами – словно бы портные на Невском устроили жуткую выставку манекенов. И только пила, распускающая доски, продолжала деловито жужжать, кромсая пальцы застывшему наву.

- А-а-шшш! – тихим вздохом колыхнулся замерший воздух. – Ахххшшш!