Золотоискатель - Жан-Мари Гюстав Леклезио

— Ну как? Вы чаще стали бывать в городе? Не означает ли это, что вы потеряли надежду отыскать свой клад?

Я посмотрел на него с улыбкой и ответил уверенным тоном:

— Напротив, сударь. Это означает, что я нашел, что искал.

И ушел, не дожидаясь следующего вопроса.

Действительно, я почти каждый день хожу на мол в надежде увидеть «Зету». Вот уже несколько месяцев, как она не появлялась на Родригесе. Перевозкой грузов и пассажиров теперь занимается «Фрегат», пароход всемогущей Британско-Индийской пароходной компании, представителем которой в Порт-Луи является дядя Людовик. Это судно доставляет и почту, письма от Лоры, которая вот уже несколько недель пишет о болезни Мам. Последнее, отправленное второго апреля двадцать первого года, выглядит еще более тревожно, чем предыдущие: я держу конверт в руках, не решаясь его распечатать. Стоя под навесом пристани, среди толпы моряков и докеров, я смотрю на собирающиеся над морем тучи. Кругом говорят о надвигающемся шторме, барометр падает с каждой минутой. К часу дня, когда всё успокаивается, я наконец распечатываю письмо Лоры, и его первые строки обрушиваются на меня горем:

Мой дорогой Али, когда это письмо дойдет до тебя, если оно вообще дойдет, Мам, возможно, уже не будет с нами…

В глазах у меня все плывет. Все кончено, я знаю. Мам умирает, а значит, ничто не может удержать меня здесь. Через несколько дней придет «Фрегат», и я уплыву на нем. Я отправляю Лоре телеграмму, чтобы сообщить о своем возвращении, но внутри у меня — тишина, и эта тишина сопровождает меня повсюду.

Буря началась ночью, я проснулся в тревоге: среди удушливого черного мрака меня разбудил долгий, медленный ветер. Утром над долиной изодранными лохмотьями несутся тучи, в просветах между которыми сверкает солнце. Укрывшись в хижине, я слушаю грохот волн на рифах — ужасающий, звериный рев — и понимаю, что на остров надвигается ураган. Нельзя терять ни секунды! Я беру свой солдатский вещмешок и, бросив остальные вещи в хижине, карабкаюсь на холм, к мысу Венеры. Здания телеграфа — вот единственное место, где можно укрыться от урагана.

Когда я подхожу к серым ангарам, там уже толпится народ: мужчины, женщины, дети; здесь даже собаки и свиньи, которых привели с собой живущие по соседству люди. Индус — служащий телеграфа объявляет, что барометр уже упал ниже тридцати. К полудню ветер с воем набрасывается на мыс Венеры. Здания сотрясаются от основания до крыши, электричество гаснет. С грохотом водопада на металлическую обшивку стен, на крышу обрушиваются потоки воды. Кто-то зажигает штормовой фонарь, причудливо освещающий лица.

Ураган бушует весь день. Вечером мы засыпаем в изнеможении прямо на полу склада под завывания ветра и стоны металлического каркаса здания.

На заре я просыпаюсь от тишины. Ветер снаружи ослаб, но все еще слышен рев бьющегося о рифы моря. Люди сгрудились на площадке перед зданием телеграфа. Приблизившись, я вижу, на что они смотрят: на коралловом барьере, прямо напротив мыса Венеры, виднеются останки потерпевшего кораблекрушение судна. До него от берега не больше мили, отсюда хорошо видны сломанные мачты и развороченный корпус. В сущности, это лишь половина корабля — задранная кверху корма, о которую, вздымая облака пены, в ярости бьются волны. По толпе из уст в уста проносится название, но, когда оно доходит до меня, я его уже и так знаю: «Зета». На корме виднеется старое, привинченное к палубе кресло, в котором сидел когда-то капитан Брадмер. Но что же стало с экипажем? Этого никто не знает. Кораблекрушение произошло ночью.

Я бегом спускаюсь на берег, иду вдоль разоренного, заваленного сучьями и камнями пляжа. Я хочу найти пирогу, кого-нибудь, кто мог бы мне помочь, но все напрасно. На берегу никого нет.

Может, сбегать в Порт-Матюрен за спасательной шлюпкой? Но мое волнение слишком велико, я не могу ждать. Я снимаю одежду и, скользя на камнях, иду навстречу волнам. Море, могучее, страшное, пришло из-за кораллового рифа, вода в нем мутная, как в реке во время половодья. Я гребу против течения, но оно настолько сильное, что я остаюсь на месте. Рев набегающих волн слышится прямо передо мной, я вижу, как в черное небо взлетают столпы пены. До обломков не больше ста метров, острые зубья рифов раскололи шхуну надвое на уровне мачт. Море затопило палубу, заливает пустое кресло. Ближе мне не подплыть, иначе меня может так же размозжить о рифы. Я хочу крикнуть, позвать: «Брадмер!..» Но голос тонет в грохоте волн, я сам себя не слышу! Еще какое-то время я плыву навстречу перехлестывающему через барьер морю. На разбитом судне никаких признаков жизни, будто оно попало сюда несколько веков назад. Холод охватывает меня, сдавливает грудь. Придется бросить эту затею, возвращаться назад. Я отдаюсь во власть волны, и она медленно катит меня вместе с принесенными бурей обломками. Когда я касаюсь берега, то от усталости и отчаяния даже не чувствую, что поранил о камни колено.

К середине дня ветер совсем стихает. Над морем и разоренной землей снова сияет солнце. Все кончено. На грани обморока, шатаясь, я иду обратно в Английскую лощину. У зданий телеграфа опять толпится народ; оправившись от испуга, все галдят, смеются.

Добравшись до Английской лощины, я вижу полное опустошение. Камышовая речка превратилась в бурный поток, с шумом несущий по долине свои грязные воды. Моя хижина исчезла, выдраны с корнем деревья, пальмы вакоа, от огорода нет и следа. На дне долины — ничего, кроме изрытой дождем земли и обнажившихся базальтовых глыб. Все, что оставалось в хижине, пропало: одежда, кастрюли, но самое главное — теодолит и большая часть относящихся к кладу документов. Конец света.

Быстро темнеет, а я все хожу по Английской лощине в надежде отыскать хоть что-нибудь, что уцелело после урагана. Я осматриваю каждое место, но всё вокруг изменилось до неузнаваемости. Где нагромождение камней, повторяющее формой Южный Треугольник? А эти базальтовые глыбы у осыпи — неужели это те самые, что привели меня когда-то к «проушинам»? Сумерки цвета меди, цвета расплавленного металла опускаются на долину. Впервые в небе над Лощиной не видно птиц, возвращающихся в свои убежища на островах. Где они? Сколько их выжило после урагана? Опять же впервые на дне долины появились крысы, изгнанные из своих жилищ потоками грязи. Они скачут в полутьме вокруг меня, и я пугаюсь их писка.

В центре долины, у вышедшей из берегов реки, я вижу базальтовый столб, на котором перед отправкой на войну высек линию ост-вест и два перевернутых треугольника «проушин», складывающихся в звезду Соломона. Столб устоял под ветром и дождем, только глубже ушел в землю, и теперь, посреди этого разгрома, выглядит памятником начала рода человеческого. Кто найдет его когда-нибудь? Кто поймет, что он означает? Английская лощина снова скрыла свою тайну, затворила двери, на мгновение приоткрывшиеся мне, мне одному. На восточном склоне долины, там, куда падают лучи заходящего солнца, я ищу вход в расселину. Но, подойдя ближе, вижу, что под натиском стихии часть утеса обрушилась, завалив проход. Хлынувший из оврага грязевой поток снес все на своем пути, вырвав с корнем старый тамаринд, в мягкой тени которого мне было так хорошо. Через год от его ствола не останется ничего, кроме холмика, заросшего колючим кустарником.