Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Луи Вёйо, издатель католической газеты L’Univers, живописал похожий портрет папы как героя, осаждаемого врагами. 23 февраля 1859 года, посещая Рим, Вёйо встретился с папой, и тот пожелал побеседовать с ним об опасностях, грозящих церкви. «Он сказал, что ощущает спокойствие и не чувствует страха, но при этом видит, что удары сыплются на него отовсюду — из Англии, Италии, Германии и даже из России». Пий IX поведал французскому журналисту, что готов с риском для жизни защищать мирскую власть пап, «ибо мирское правление необходимо для обеспечения полной свободы церкви, а полная свобода церкви необходима для всего католического общества и для всего человечества». Мучительно сознавая, что сплотившиеся против него политические силы имеют больший вес, папа задумчиво замечал: «Без сомнения, наступит день, и порядок будет восстановлен. Но когда это произойдет? И ценой каких катастроф!»

Вот тогда и зашла речь об Эдгардо Мортаре. Как рассказывал Вёйо, папа вспомнил, «что, пока продолжалась вся эта шумиха, поднятая вольнодумцами, учениками Руссо и Мальтуса, мы твердо отстаивали дело и право церкви». Потом он принялся рассуждать о плачевном невежестве, обнаруживаемом многими христианами, «которые, по-видимому, начисто забыли о свойствах, обязательствах и божественных привилегиях, которые дарует человеку крещение […] Сколько распространяется лжи, сколько заблуждений и ошибочных учений! Министры многих государств порой ничуть не лучше журналистов. Они делали множество бесполезных предложений, которые лишь уличали в невежестве тех, кто их выдвигал».

Папа отнюдь не усматривал в захвате Эдгардо и решении не отдавать его родителям желания церкви продемонстрировать, что она по-прежнему способна применять силу принуждения на подвластных ей землях. Он делал противоположный вывод. Этот случай показывал торжество духовного начала над людьми, в чьих руках находится оружие. Чтобы пояснить свою мысль, он прибегал к притче: «Если какой-нибудь могущественный владыка придет и скажет папе: „Заплати мне миллионы!“, то папа, дабы избежать вящих бед, уступит ему и даже попросит Бога не взыскивать потом слишком уж строго с этого грабителя. Но если кто-нибудь потребует у папы: „Отдай мне душу!“, то никакие силы в мире не заставят его согласиться на такое, потому что для наместника Иисуса Христа на земле нет ничего дороже тех душ, что принадлежат Иисусу Христу». По мнению Пия IX, сейчас у него требовали душу маленького еврейского мальчика из Болоньи. И он не собирался ее отдавать, хотя и понимал, что заплатить за такое решение придется очень дорого[234].

Ежегодно, вскоре после Нового года, папа по установленному обычаю принимал у себя делегацию от римской еврейской общины. Эта традиция насчитывала уже много веков, уходя корнями к тем далеким временам, когда евреи выплачивали ежегодную дань римскому императору. Первая занесенная в хроники встреча между римскими евреями и папой состоялась в 1119 году, позднее этот обычай был надолго забыт, а в 1827 году его вновь воскресил Лев XII[235].

Евреи, каждый год встречавшиеся с Пием IX, уже знали, что характер очередной встречи будет целиком зависеть от настроения папы. Делегаты, явившиеся к нему 2 февраля 1859 года, наверняка в душе трепетали, потому что после громких международных протестов, которые вызвало дело Мортары, не стоило ждать от Пия IX благодушия. И если они ожидали бури, предчувствия их не обманули.

Сабатино Скаццоккьо, молодой секретарь римской общины, счел своим долгом, произнося обычное в таких случаях вступительное слово, выступить с ходатайством за семью Мортара. Разумеется, он облек свою просьбу в надлежащие слова, выражавшие почтение и благоговение перед папой и признательность за его доброту. Но Пий IX немедленно дал волю гневу: «О, конечно, конечно! Вы уже выказали мне свою преданность во всей красе в течение прошлого года, когда взбаламутили всю Европу из-за дела Мортары!» Скаццоккьо пытался защититься и возразил, что римские евреи непричастны к нападкам на папу, однако Пий IX отнюдь не собирался так легко сменять гнев на милость: «Да-да, вы подливали масла в огонь, вы раздували этот мощный пожар […] Но меня это ничуть не удивляет, — продолжал папа. — Вам недостает опыта, у вас еще нет седин, как вот у этих синьоров. — И тут он махнул рукой в сторону старших коллег секретаря. — Вы просто безумец, безумец, да еще и подлец! Вы ведь похвалялись, что супруги Мортара не смогут увидеть меня — без вас! Безумец! Да кто вы такой? Какой властью вы облечены? Какой авторитет вы заслужили, чтобы вот так бессовестно хвастаться?»

Папа продолжал горячиться, его переполняла злость на Скаццоккьо — он казался ему сейчас воплощением наглости. Еще бы, какой-то еврей возомнил, будто сам папа запляшет под его дудку! «Но этого вам было мало. Вы обратились к издателям газет, вы пришли даже в редакцию Civiltà Cattolica, чтобы протестовать и искажать факты. Вы даже попытались изобразить из себя богослова [это был намек на Pro-memoria и Syllabus, которые Скаццоккьо представил на рассмотрение папы от имени Мортары], но здесь вам точно кто-то помогал, потому что сами вы ничего не смыслите в богословии. Газеты могут писать что угодно. Мне безразлично, что думает остальной мир!»

Затем папа обратился к другим членам делегации, и они тоже ненадолго ощутили на себе тяжесть его гнева: «Значит, вот она, ваша благодарность за все добро, какое вы от меня видели! Берегитесь, ведь я мог бы причинить вам и зло, очень большое зло. Я мог бы загнать вас обратно в ваше логово!» Но тут папа, уже понемногу остывая, добавил: «Но нет, не бойтесь, моя доброта столь велика, а моя жалость к вам столь сильна, что я вас прощаю. Да, я должен вас простить».

Снова настал черед делегатов что-то сказать. К папе обратился Джакоббе Тальякоццо — деятель римской общины, который уже несколько месяцев вел переписку с Момоло Мортарой. Он сказал: «Мы очень огорчены тем, что ваше святейшество, по-видимому, желает обвинить нас в том, что мы положили начало полемике в газетах. Но в действительности мы не имеем к ней ни малейшего отношения. Напротив, мы глубоко сожалеем о том, что газеты принялись эксплуатировать дело, о котором мы сами говорили, никогда не переступая тех пределов умеренности, которые диктует наша смиренная преданность вам». Тальякоццо, чересчур увлекшись желанием непременно умилостивить папу, говорил все громче и громче. Наконец, папа прервал его: «Понизьте голос. Разве вы забыли, с кем разговариваете?» Тальякоццо поспешно попросил у папы прощения и объяснил: «Должно быть, это полное сознание нашей невиновности заставляет меня, помимо моей воли, переступать границы приличия». И продолжил: «Ясным доказательством всего, что я уже сказал, является то, что ни в одном газетном рассказе о деле Мортары никогда не упоминались точные и правдивые обстоятельства этой истории, а ведь о них бы непременно писали, если бы мы в самом деле помогали журналистам». Он заключил: «Ваше святейшество, позвольте мне повторить: в данном деле мы ни разу не сбивались с пути давней и испытанной преданности вам, которого придерживались всегда — даже в те времена, когда такая позиция была чревата риском для нас». На тот случай, если от папы ускользнет смысл его слов, он пояснил: «Я имею в виду период революционных беспорядков». Он намекал на то, что римские евреи, даже когда у них мог возникнуть соблазн примкнуть к восстанию против папской власти в 1848 году, остались лояльны папе.