Дама из Долины - Кетиль Бьернстад

Много лет спустя я пытаюсь вспомнить, как это было. Что я тогда чувствовал. Он барахтается, лежа в снегу. Сначала мне кажется, что пуля попала в меня, и потому я тоже впадаю в шоковое состояние.

Я уверен, что он хочет меня убить, что это только вопрос времени. Меня охватывает вялость. И в то же время я по-своему к этому готов. Еще не прошло и года с тех пор, как я хотел умереть.

Потом я вижу кровь.

Она течет у него из ноги, хотя ранен он в бедро.

Я вскрикиваю:

— Ты ранен!

Он молчит. Только не спускает с меня глаз. Наверное, ему очень больно. Наверное, он еще не понял, что случилось.

— У тебя идет кровь, — говорю я.

Он шевелит губами. Словно хочет мне что-то сказать. Неожиданно я вижу у него на лице подобие улыбки. Сразу после этого он теряет сознание. Я понимаю, что, должно быть, он уже потерял много крови. И скорее всего умрет, если мне не удастся перевязать ему рану.

Я думаю так же, как, наверное, думал Габриель Холст тогда, у Люсакерэльвы: несмотря ни на что я должен его спасти.

Хотя мне было бы проще, если бы он умер.

Но эта мысль появляется у меня позже. Сначала я думаю только о том, что должен спасти его, спасти любой ценой. Через несколько минут он приходит в себя и смотрит на меня. Но по-прежнему молчит.

Я понимаю, что он что-то знает, что-то почувствовал, что-то обнаружил. Может быть, они даже говорили об этом с Сигрюн. Но ни он, ни я не решаемся заговорить об этом здесь, в лесу.

Он показывает на карман своих ветронепроницаемых брюк. Я лезу в карман. Достаю бинт. Ножницы. Пластырь. Все, что необходимо для оказания первой помощи. Он помогает мне, медленными движениями снимая штаны.

Эйрик лежит на снегу без штанов. Белое обнаженное бедро. Красная рана. Он с мольбой поднимает на меня глаза. И мне ясно, что он боится смерти. Я снимаю варежки и начинаю его спасать. Я сердит, и в то же время мне страшно.

— Ружье было заряжено. И снято с предохранителя, — говорю я.

— Хищники нападают неожиданно, — тихо отвечает он. — Ты не знаешь, как это у нас тут бывает.

— Это безответственно.

Он кивает. Сейчас он согласится со мной, что бы я ни сказал.

Он легко мог бы меня убить, думаю я. И может быть, собирался сделать это возле медвежьей берлоги, если эта берлога вообще существует. Ему не нужно было бы даже стрелять в меня. Достаточно было бы повернуться и убежать. Без него у меня не было бы возможности выбраться из этого березового леса. Оставленную нами лыжню уже почти занесло снегом.

Я оглядываюсь по сторонам. Уже стало темно.

— Где твой фонарик, что надевают на голову?

Эйрик не отвечает.

Я вижу, что он снова потерял сознание.

Это от потери крови, думаю я. Пуля попала в бедро. Перевязал рану человек, не имеющий отношения к медицине. Эйрик не сможет даже встать на ноги.

Только теперь я понимаю всю серьезность положения.

У меня шумит в ушах. Эйрик по-прежнему лежит с обнаженным бедром. Неожиданно он превратился в маленького жалкого человека. Я натягиваю на него штаны, пытаясь отогнать прочь мысль о том, что мог бы оставить его здесь, что с помощью фонарика все-таки смогу найти дорогу в Скугфосс, если нашу лыжню еще не окончательно занесло, смогу объяснить, что хотел спасти его, побежав за помощью.

Но это невозможно. Он здесь замерзнет. Пара часов, и его не станет. И ко мне возвращается мысль, которую я пытаюсь отогнать. Мысль о том, что Сигрюн тоже станет вдовой, как я стал вдовцом год назад. Что это горе еще больше нас свяжет. И что мне не понадобилось даже пальцем пошевелить, чтобы это случилось. Эйрик сам все подготовил. Он сам виноват, что лежит сейчас тут, в снегу, без сознания. Я ему ничего не должен. Это у него было намерение убить меня. Это он умышленно хотел, чтобы мы оказались в положении, когда выживает тот, кто сильнее.

А сильнейший сейчас — я.

Для меня это непривычно.

Я снимаю с его шапки фонарик и прикрепляю на свою.

Потом зажигаю его.

Свет яркий, но радиус видимости ограничен.

Интересно, надолго ли хватит батарейки?

Я стою и смотрю на Эйрика. А он об этом даже не знает. Тонкий налет того, что мы называем культурой, или цивилизацией, не позволяет мне оставить его и погрузиться в ложь, которая потом будет всю жизнь следовать за мной: я пошел за помощью, я понял, что у меня нет другого выхода.

Потому что другой выход есть.

Я должен тащить его всю долгую дорогу до Скугфосса. Снять с него лыжи, оставить палки, схватить его за руку и тащить по снегу. Но хватит ли у меня на это сил?

Как бы там ни было, а я должен попробовать. Я отстегиваю крепления, и тут же мне приходит в голову мысль, что я могу засунуть лыжи в его анорак, получится что-то вроде саней, плечи Эйрика упрутся в загнутые концы лыж, только бы ткань его лыжного костюма оказалась достаточно скользкой. Тогда я смогу тащить его за руки.

Все будет зависеть от лыжни, думаю я, засовывая лыжи под его верхнюю одежду. И вдруг замечаю, что он как будто очнулся и что-то говорит мне.

— Не бойся, — говорю я. — Мы справимся. Я потащу тебя в Скугфосс.

Он широко раскрывает глаза и смотрит на меня при ярком свете фонарика.

— Ты добрый, — говорит он.

И снова теряет сознание.

Ничего себе добрый, думаю я. Просто я действую. Делаю выбор. Когда я последний раз делал выбор? Когда действовал сам, а не под влиянием силового поля других людей? Странная машинальность этих мыслей напоминает мне о часах, проведенных в одиночестве за роялем: эту работу нужно сделать, и обсуждению это не подлежит.

И я пускаюсь в обратный путь.

Эйрик Кьёсен тяжелее, чем я думал. Намного тяжелее. Но это еще и из-за снежного наста. С помощью фонарика, надетого на шапку, я вижу нашу лыжню. В темноте мы бы наверняка здесь замерзли. Маленькая лампочка поддерживает в нас жизнь.

К счастью, дорога ровная, мы почти все время спускаемся вниз по пологому склону. Мы возвращаемся в Пасвикдален. Я не знаю, где мы находимся, как называется это место и сколько километров нам предстоит преодолеть. Холодный воздух со снежной крупой льнет к коже. Но мне больше не холодно. И когда я иду достаточно быстро, я замечаю, что сконструированные мною «сани» служат своей цели. Мы оба скользим по снегу.

И все-таки мне приходится его тащить. Бессознательно я понимаю, что мне следует менять руки. И не только мои, но и его. Без этого я рискую выдернуть его плечо из сустава.

Время от времени я кричу: