Патологии - Захар Прилепин

«А ведь к посту Хасана сейчас могут сбоку подойти, из коридора, они, быть может, не ждут!» - думаю.

Бегу вниз.

Пацаны, - Плохиш, и Хасан, и Вася с разных позиций стреляют не в дверь, а в коридор первого этажа.

«Они уже здесь! Везде! По всей школе!»

Первый этаж залило водой. Грязная вода дрожит и колышется. Беспрестанно сыпется в нее с потолков труха и извёстка, - кажется, что в помещении идёт дождь.

Водой приподнимает и шевелит трупы, лежащие на полу. Кажется, что трупы покачиваясь, плывут…

- Сюда все! - кричит сверху Семёныч.

- Уходим! - кричу я пацанам.

Хасан, Плохиш, Вася срываются с мест, мы прыгаем через ступени.

Грохает, скрежеща взрыв - я слышу, как мешки, плиты и доски парты поста Хасана разлетаются в разные стороны.

Из «почивальни» вывалили грязные, сырые, чёрные, бессонные, безумные, похожие будто братья, пацаны.

Заглядываю внутрь «почивальни», нашего остывшего, выжженного порохом и гарью приюта, - валяются рюкзаки и одеяла, всё усыпано гильзами и грязным, в крови, песком. Из окна надуло сыростью, влагой. Гильзы перекатываются, и, кажется, издают легкий скрежещущий звук, словно собравшееся оплодотворяться жучьё. Впрочем, вряд ли я могу это услышать сейчас.

У разбитой, расхристанной, словно изнасилованной бойницы, стоит Андрюха-Конь, вросший в пулемёт, сросшийся с ним, почти бесмертный, беспрестанно стреляющий, с тяжелыми, тяжело дрожащими от напряжения белыми, даже под налетом пыли, песка, сажи, - всё равно белыми и живыми руками. Единственный, оставшийся в «почивальне». Его зовут, он будто не слышит…

Семёныч оставил Хасана и Плохиша держать выход на второй этаж. Им подтащили полную «эрдэшку» гранат. Они, не останавливаясь, кидают их вниз, в пролёт лестницы.

Бойцы толпятся в коридоре, злые, с воспалёнными, красными глазами, которые иногда накрывают чёрные, пыльные веки.

- Столяр! Егор! - это Куцый, - Посмотрите своих… Все здесь? Надо всех собрать! Будем уходить через овраг…

Всё прыгает перед глазами, всё дрожит, саднит, чадит, путается…

Кого сосчитать, кого?

Сколько было во взводе человек?

Я… Я здесь. Кто ещё? Скворец. Здесь Скворец. Скворец здесь. Здесь… Монах.

Смотрю вокруг, взгляд прыгает по лицам, по стенам, по спинам, как дурная, опалённая белка, насмерть напуганная, безумная…

«Монах, монах, монах, монах…» - повторяю я бездумно. Закрывая глаза на мгновенье, пытаясь унять сумятицу, дурноту, бессмыслицу…

Открываю глаза, всё неизменно, всё вокруг неизменно, всё дрожит, громыхает, хохочет, готовое провалиться в тартарары…

Хасан и Плохиш кидают гранаты, беспрестанно, упрямо. Мелькают пухлые руки Плохиша.

В другой стороне, у поворота коридора сидят несколько пацанов, тоже кидают гранаты, стреляют…

Мы стоим тяжело дышащей, дурноглазой толпой.

- Я ненавижу мою мать! Если бы она меня не родила, я бы не умер! - неожиданно выкрикивает кто-то рядом. Его то ли обнимают, то ли начинают душить, не вижу. Отворачиваюсь, - не знаю отчего, - брезгливо или боясь, что закричу сам…

Несколько раненых лежат на полу, двое или трое. Один силится встать. Один сидит у стены, закрыв глаза. Один лежит, кое-как забинтованный…

- Всем подготовиться! - кричит Семёныч несколько раз, надо же, его слышно…

Семёныч даёт знак Астахову, тот, - грязная тряпка на лице, закопченное лицо, кровь на шее, - спешит с трубой «граника» к повороту коридора.

Резко вывернувшись, он стреляет в коридор. Кажется, заряд бьёт где-то близко, в пол.

Астахов ругается, снаряжая «граник» ещё раз…

- Егор, сосчитал? - спрашивает меня Куцый, и вновь повторяет всем, не дождавшись моего ответа, которого и не могло быть, - Через овраг будем уходить, ребятки! Через овраг!

Я ещё раз смотрю вокруг, начинаю считать, несколько раз сбиваюсь, вычитаю Шею и Язву… Тельмана… Черткова… уехавшего Кизю… Кеша! Где Кеша? На чердаке, Кеша на чердаке. Снова сбиваюсь…

«Сейчас мы отсюда выйдем, и всё кончится! Господи, помилуй, господи! Прости меня, господи! Я больше никогда, никого, никогда!»

Астахов делает ещё один выстрел.

- Пошли! - ревёт Семёныч.

«Надо забежать за Кешой, надо забежать… Он давно не откликается по рации».

- Скворец! Будь со мной! - кричу я. - Надо Кешу забрать с чердака!

Тупой, бестолковой гурьбой бежим по коридору, куда только что влепил два заряда Астахов, зачищая нам путь. Те, что бегут впереди - стреляют…

Посреди коридора сквозная дыра в полу, - первый выстрел Астахова разхерачил, проломил пол.

Дыру обегают, кто-то бросает туда, на первый этаж, гранату.

Заглядывают в комнаты, в нескольких лежат убитые наши пацаны.

- Егор! Погоди! - зовёт меня Скворец. Он забегает в комнату, где я отлёживался прибитый кирпичом. Вбегаю за Саней.

Сплёвываю кислую, горькую, поганую слюну.

Это глупо, что Скворец пошёл к тому парню, раненому, которого он забрасывал тряпьём. Блядь, это глупо, Скворец! У парня нет лица, ему отстрелили на хуй всю башку, чего ты идёшь на него смотреть? чего ты хочешь увидеть? чего ты тянешь мне нервы? может, когда мы уходили, он уже был мёртвый?

Я молчу, глядя в спину Скворца. У меня дёргается веко.

Скворец разворачивается, идёт мимо меня, не видя меня.

Я хватаю его за грудь левой рукой, рывком прижимаю к стене.

- Саня! - ору я, - Мне на хер это не надо, понял? Так вышло! Чего ты сам не унёс его на шее? Так вышло!

Саня бьёт меня по руке, освобождаясь. Вырывается, уходит.

Подбегаю к окну, даю длинную очередь в густой, мутный, безвкусный дождь, в полумрак… Рожки пустые, выбрасываю их с силой на улицу. Присоединяю, вытащив из разгрузки, полный рожок.

Выхожу в коридор. Иду туда, где толпятся сырые спины, грязные затылки, грязные руки, сжимающие горячие автоматы.

Несколько человек бестолково палят из автоматов вниз, в пролёт лестницы, пытаясь очистить проход, чтобы нам спуститься на первый этаж и вырваться в овраг, чтобы уйти отсюда, убежать.

Астахов бросает пустую «трубу» вниз, - у него больше нет зарядов.

- Патроны есть? - спрашивают у меня несколько человек.

Я не отвечаю, злой, пустой, никчёмный, никакой, прохожу мимо.

Нет патронов, нет патронов, нет. Есть, но мало. Не дам.

Бегу по лестнице вверх, на чердак.

На чердаке полутьма, сырая затхлость. Кеша лежит спокойно, словно спит. На затылке его бугрится сукровица. Его убили выстрелом в лицо, - вижу я, присев рядом.