Саботаж - Артуро Перес-Реверте

– Он тут неподалеку, в «Лоди» сидит. Зовут Марсель. Здоровый такой. Усатый. Волосы светлые.

– Благодарю вас, мадам.

«Лоди» оказалось убогим заведением – чем-то средним между кафе и баром-табак: четыре столика внутри, два вынесено на тротуар. На стене висело большое зеркало с рекламой «Перно-Фис», на полках выстроились шеренги бутылок, за цинковой стойкой стояла хозяйка. Облокотившись на прилавок, с ней беседовал одетый в серый рабочий халат здоровяк с соломенными волосами и усами на военный манер. Перед ним стоял бокал вина, а во рту дымилась сигарета.

– Марсель? – окликнул его Фалько.

Тот обернулся.

– Я приятель месье Пикассо… Пришел навестить его, но мне сказали, он занят.

– Так и есть, – ответил Марсель.

Слезящиеся серые глаза, красные жилки на носу, запах дешевого вина. Фалько предположил, что бокал на стойке был не первым.

– Мы можем поговорить минутку?

– Это о чем?

Фалько перевел взгляд на хозяйку:

– Пожалуйста, две порции лучшего вашего «фин»[67].

Марсель молча, но с интересом следил, как та наполняет бокалы. Фалько взял их и понес к самому дальнему столику. И остановился там в ожидании, не присаживаясь. Переглянувшись с хозяйкой, усач подошел, и они сели.

– Я друг месье Пикассо.

– Ну да, вы же сказали уже. Однако я вас там ни разу не видал.

– Супруга ваша видела. И направила меня сюда.

Консьерж провел согнутым пальцем под усами, посмотрел на коньяк и ничего не ответил. Фалько пригубил свой бокал.

– Я приобрел у месье Пикассо несколько работ, – продолжал он. – И еще несколько договорился купить. И беспокоюсь насчет вчерашнего ночного происшествия.

Марсель с опаской поднял на него глаза:

– А что вы об этом знаете?

– Почти ничего, потому-то и отыскал вас. Супруга ваша рассказала, что там был маленький взрыв…

– У супруги моей язык без костей.

– И она упомянула полицию… Которая, дескать, еще в мастерской. Я надеюсь, ничего страшного не произошло?

Фалько поднял бокал, и Марсель последовал его примеру, в три глотка осушив свой. Фалько знаком попросил хозяйку повторить.

– Вы, наверно, репортер какой?

– Ни малейшего отношения к прессе не имею.

Хозяйка принесла коньяк. Фалько достал бумажник, чтобы расплатиться, и как бы по рассеянности оставил его на столе, чтобы собутыльник видел, как туго он набит.

– Вы поймите, мне велели помалкивать, – сказал Марсель, поглядывая на бумажник. – Не хотят, чтобы пошли толки.

Это «поймите» обнадеживало. Фалько понял, что он на верном пути.

– Я ведь объясняю: как его друг и заказчик, я не могу не тревожиться… тут затронуты и мои интересы, – с душевной теплотой сказал он. – А вдруг причинен ущерб картинам, которые я наметил к покупке?

Марсель одним махом высосал полбокала и облизнул углы рта. Слезящиеся глаза неотрывно смотрели на бумажник.

– Да нет, пострадала только одна работа.

– Какая? – безразлично осведомился Фалько.

– Ну, такая… Самая большая. Над которой он трудился последнее время.

– А-а, знаю. Видел. Это там конь и бык и женщины?

– Вроде бы.

– И что же – сильно пострадала?

– Изрядно. Половина холста сгорела.

– Да как же это возможно? Газ взорвался?

– Взрыв-то был. Мы с женой проснулись, когда грохнуло. Побежали в мастерскую, а там пожар. Но небольшой, мы быстро справились. Но это был не газ.

– А что же?

– Саботаж.

Правдоподобие, с каким Фалько изобразил удивление, убедило бы даже средневекового инквизитора.

– Что-что?!

– Саботаж, – повторил консьерж. – Не случайность, а намерение. Полиция считает, что картину хотели погубить. Они и сейчас там, осматривают каждую пядь мастерской.

Фалько достал портсигар и открыл его перед Марселем. Тот, рассмотрев марку, покачал головой, вытянул сигарету из мятой пачки «Голуаз» и прикурил от протянутой зажигалки.

– А вы поговорили с месье Пикассо и с полицией?

– Конечно. Меня допросили, и я рассказал, что знал – как услышали громкий хлопок, как прибежали в студию и потушили пожар.

– Еще многое сгорело?

– Нет, в мастерской больше ничего. От горящего холста летели искры, сильно дымило, но обошлось. Я сам позвонил мадам Маар, нынешней подруге…

– Чьей подруге?

– Маэстро. По крайней мере, он с ней спит.

В реплике почудился оттенок осуждения. Наверно, консьерж Марсель и его законная половина как добропорядочные французы не одобряли беспутную жизнь богемы. Или Пикассо недостаточно щедро совал им чаевые.

– Вы меня просто ошеломили этой историей про саботаж. – С этими словами Фалько вытащил стофранковую купюру, сложил вчетверо и положил на стол между бокалами. – Что именно сказал месье Пикассо? Как он воспринял это несчастье?

– Ну, сами понимаете… – Марсель теперь смотрел на деньги. – Ясное дело, был в страшной ярости. Кричал, что это, без сомнения, дело рук фашистских агентов… Он же сторонник Республики. И, конечно, левак. Кажется, картину он готовил ко Всемирной выставке.

– И что же он теперь собирается делать, не знаете?

Влажные глаза консьержа блеснули насмешкой. Он снова расправил усы, взял купюру и сунул в карман.

– Сами и спросите, раз вы его друг. Вам и карты в руки, а?

– Непременно спрошу. Как только увижу.

Марсель смотрел на него задумчиво и хитровато:

– Ну конечно. Как только увидите.

Привезли заказанные у Шарве сорочки: каждая была завернута в шелковую бумагу и лежала в отдельной коробке. Фалько клал их в ящики шкафа, когда зазвонил телефон. Это была Эдди Майо.

– Мы можем поговорить? Лично, я хочу сказать.

– Разумеется. Где предпочитаете встретиться?

– Я не могу сейчас выйти из дому. Приезжайте ко мне, пожалуйста… Набережная Монтебелло, двадцать один.

Через двадцать минут Фалько был в указанном месте. По дороге он успел пересмотреть все возможные ситуации и роль, которую могла бы сыграть Эдди в каждой. В ближайшие часы могут потребоваться быстрые решения, и желательно обдумать варианты заранее. Мозг Фалько почти автоматически, без эмоций перебирал варианты, расставлял их по степени важности, риска и вероятности. Случайности непредсказуемые и представляющие опасность как для других, так и для него самого. Рутинная тактика наступления, обороны, выживания. Что ж, сказал он себе, нажимая кнопку звонка, по крайней мере, сейчас можно перестать лукавить и притворяться. Чего уж теперь? Как говорится, вся рыба продана.