Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

будут судить. Это не подлежит сомнению.

– Пусть отдадут жизнь! – вскричал епископ, забыв, что требовал только заключения в тюрьму.

– Но вы сами были к ним более милосердны минуту назад, – отозвался Дзержикрай. – Жизнь у них не возьмёте.

Епископ, немного задетый, остро поглядел на говорящего и бросился на своё сидение. Тут же стояли жбан и кубок, он выпил всё и сказал Дзежикраю:

– Вы охотник?

– Нет, – холодно ответил спрошенный.

– Вы охотитесь на юридические уловки в книгах и декреталиях, – добавил епископ.

– К этому я приготовился! – отозвался каноник спокойно.

Поглядели друг другу в глаза. Хладнокровие этого воспитанника Италии немного над Павлом взяло перевес.

Он чуствовал, что против него был не первый попавшийся противник, который превосходил его спокойствием и самообладанием.

– Что же тогда будет? – довольно неловко прервал молчание епископ, потому что был нетерпелив. – Вы прибыли торговаться со мной о моём освобождении. Страна находится и останется под интердиктом, пока не наступит согласие. Не примите моих условий, то князь и княгиня ни пасхальной исповеди, ни отпущения грехов иметь не будут. Вы должны согласиться на то, что я хочу, иначе – ничего!

Князь должен меня умолять публично, с верёвкой на шее.

– Это совсем не может быть, – сказал Дзержикрай, – не может.

– А что будет? – воскликнул епископ.

– Гм! – ответил, вздыхая, каноник. – Если примирение окажется невозможным, а интердикт будет продолжаться, князь и княгиня на время поедут в Венгрию. Дело пойдёт в апостольскую столицу на рассмотрение.

– И вы поедете в неё защищать? – вставил Павел.

– Я или кто-нибудь другой, – сказал холодно Дзержикрай. – Ваша милость останетесь тут, пока оно не разрешится.

Павел сорвался с сидения.

– Хорошо, – сказал он, – я ничуть не уступлю. Князь должен меня публично на коленях умолять. Прощу его только, может, с верёвкой на шее. Топорчики – под топор! Тысячу гривен наказания и наделить костёл землёй.

Он гордо, гневно рассмеялся.

– Это моё окончательное слово!

Каноник взглянул на него и немного подождал.

– От этого не отступлю, – повторил епископ.

Дзержикрай в молчании поклонился, как бы собирался уйти. Вечер был поздний.

Ксендз Вальтер, видя, что он уже направляется к дверям, заколебался, что делать: выйти с ним, или остаться. Епископ давал ему знаки, чтобы задержался. Вальтер с явным опасением остался, глядя на Дзержикрая, который, не запрещая ему доверительной беседы, тут же вышел.

Епископ гневно повёл за ним глазами и, указывая рукой на дверь, воскликнул:

– Хорошо выбрали посла! Это птица, которая знает, как кому петь. Но я разбираюсь в людях и голосах. Хочется ему канцелярства. Своему пану прислуживает!

Он упал на сидение.

Ксендз Вальтер, только теперь освободившись от напряжения, поспешил к ксендзу Павлу с большой нежностью, ластясь к нему, целуя его руки, заламывая ладони, выкрикивая:

– Безбожники! Негодяи! Что они с моим пастырем учинили! У меня кровавые слёзы собираются… Боже милосердный!

Почему в них не ударила молния, когда покусились на помазанника Твоего! Благодарю небо, что жизнь спасена… и здоровье!

Павел резко прервал:

– Не ной! Достаточно, что я исцелился! Но я твёрдый, нелегко меня разгрысть. Из другого бы душу выгнали. Если бы ты видел, каким они меня сюда привезли! Мне в тело въелись верёвки… кровь текла…

Вальтер со стоном закрыл глаза.

– Боже милосердный!

– А я должен им это простить! Никогда! Никогда! Даже если буду вынужден подавить свой гнев, якобы заключить мир, дать будто бы умолять себя! Никогда! Пока я жив, буду преследовать этого непутёвого Болеслава и служку его, Лешека! Выкину этих немцев прочь! Выкину!

Он бил себя в грудь, а Вальтер целовал его руки, усмиряя ярость.

– Вы сказали! – прервал он. – Святое слово! Сделайте видимое примирение, потом поступайте, как захотите. Подчинитесь уговору, чтобы отсюда выбраться, вернуть свободу! Будете сильнее! Да! Да!

Он умолял его, хватая за руки, которые Павел у него вырывал.

– Я говорил, – воскликнул он, – под какими условиями я заключу перемирие. У вас есть повозка…

– На это они не согласятся, – шепнул Вальтер, качая головой.

– Что же они думают дать? – отозвался, вдруг остыв, Павел.

Каноник пожал плечами.

– Мне они всё не доверили, – начал он бормотать, – я этого так хорошо не знаю. Я узнал только из разговора с ним (он показал на дверь), князь не умоляет, потому что своей вины не знает. Топорчиков накажет, но не на смерть. Несколько сот гривен, кусок земли отдадут.

Павел с презрением отвернулся.

Видно было, что он боролся с собой. В самом деле, ему очень хотелось свободы. Для человека, что никогда в городе долго выдержать не мог, сидеть запертому в четырёх стенах несколько недель, не вкушать охоты, весёлых пиров, смеха, свободы, – было почти равносильно смерти.

От одной мысли, что эти окованные двери откроют, уберут стражу, сердце его билось. Проволочка выводила его из себя, когда он чувствовал возможность освобождения.

Он опасался, как бы Дзержикрай его в этом не отгадал и не воспользовался расположением. Это возмущало его и раздрожало.

Ещё около получаса Вальтер вёл с ним беседу, но не добился много. Должен был рассказывать о том, что делалось в Кракове, кто и как принял новость о его заключении, показал себя другом или врагом, защитником его или противником.

Епископ расспрашивал о самых мелких подробностях.

Это так протянулось, что в конце концов Вальтер, боясь подозрений товрища, поспешно выбежал. И так пробыл слишком долго. Обоих послов принимал князь Лешек, но не слишком большое значение придавая всему делу. Не скрывал, что рад был избавиться от узника – хоть исполнял приказы Болеслава.

Дзержикрай держался сдержанно, немногословно, не позволяя расспросить себя ни князю, ни Вальтеру.

Он давал понять, что с епископом уже не надеялся заключить мир.

На следующее утро вошедший слуга дал знать ксендзу Павлу, что краковские ксендзы уже собираются возвращаться. Он как раз сидел за утренним столом и неосторожно бросил от злости на пол нож.

Вскоре появился Дзержикрай, холодный, спокойный, который своим равнодушием мог довести до отчаяния такого человека, как епископ.

– Я пришёл попрощаться с вашей милостью, – сказал он. – Мне очень больно, что мои благие намерения ни к чему не привели.

Кипящий ксендз Павел не дал ему говорить.

– Слушай, ты, магистр и доктор права! – воскликнул он. – Не играй со мной ни в какую игру, потому что я не игрок, не играю – рублю! Терпения Бог мне не дал. Я тут узник, задыхаюсь, хочу отсюда прочь. Говори, что Болеслав мне даёт!

– Отец мой, – сказал со спокойной грустью Дзержикрай, – условия, которые вы нам вчера дали, такие, что я рядом с ними того, что с собой привез, на