Аптека Пеля - Вера Вьюга

и принялся тут же отчитывать нерадивого дворника, разгонявшего по сторонам шваброй воду из огромной лужи.

Легче не стало.

Он задрал голову, рассматривая готический шпиль колокольни. С барельефа глядел белый ангел. Саня снял бейсболку, приложил щепоть ко лбу и медленно с расстановкой, как и положено перекрестился. А когда выпрямился после поклона, заметил спускавшуюся по ступеням церкви девушку. Из-под сползшего на затылок платка выбивалась рыжая челка. Ветка прошла так близко, что он мог пересчитать веснушки на конопатом носике. Преломляя свет, в глазах дрожали слезы, отчего глаза казались драгоценными камнями.

«Ветка», — негромко окликнул он девушку, но та погруженная в свои мысли не обернулась. Санек подумал, что обознался, но вряд ли. Такой огненной девчонки с зелеными глазами он еще ни разу не встречал в своей жизни.

Быстро перебирая ногами в коротких сапожках на каблучках, она спешила к месту паломничества всех заглянувших на кладбище. Санек хорошо знал эти бабские просьбы — дайте мужа, детей и денег. Вся часовня блаженной Ксении была утыкана подобными бумажками. Куда они потом девались не ясно, но вероятнее всего сжигались вместе с поминальными записками на заднем дворе.

Он немного постоял в неопределенности. Фигурка в красном пальто скрылась за очередной волной паломников, когда Санек принял решение и бросился вслед, на ходу кликнув ее имя, так, что вздрогнул прохожий. Но девушка вроде оглохла.

Троекратный обход часовни — местный ритуал, решил переждать на скамейке напротив входа и только когда Ветка в последний раз проплыла в своем ярком пальто мимо, Санек схватил за руку и потянул к себе: «Привет!» Она будто спящая царевна вдруг очнулась, повела туманными очами вокруг и, наконец, обратила внимание на сиявшее лицо белобрысого парня. «Привет», — ответила неуверенно, смутно припоминая, где они виделись.

— Ты что меня не помнишь? Это ж я Санька Чепухин. В пансионат к Лампаде приходи.

— К Евлампии Федоровне? — присаживаясь рядом, девушка достала из сумки их с Евой фотокарточку. — Евлампия Федоровна умерла. Сегодня девятый день. — Ветка смотрела на снимок с неподдельной скорбью, взгляд помутился, из глаз выкатилось по огромной слезе вроде померла не ветхая чужая старуха, а любимая родственница.

— Да, ты что… Она старая была. Что так убиваться-то?

— Жалко. У нее никого, кроме меня и не было. Никто не навещал, все забыли. Даже из благотворительного фонда только деньги переводили. Вот ты вспомнил… — Девушка промокнула слезинки уголком платка и спрятала фото в сумочку. — Она наверняка сильно разволновалась после твоего посещения. Сердце не выдержало. А куда ты пропал тогда? Я у тети Лены спрашивала, сказала, что не знает, где работаешь.

— Да, я тут работаю… На кладбище, — признался нехотя, — вернее работал…

— Понятно. Хочешь возьми фотку. Все же твой дед на ней. — Она снова вытащила фотографию, долго рассматривала сравнивая лица и, наконец, кивнула: «Похожи. Держи».

Саня сунул артефакт в карман.

— А что после Лампады ничего не осталось?

— Из личных вещей ничего. Только это фото в жестяной коробке. Пойдем покажу, где ее похоронили.

От такого предложения холодная ноющая дрожь разлилась меж лопаток, но отказаться, выдумав невероятно убедительную причину, мгновенно не удалось. С бесстрастным лицом он поднялся, все еще надеясь, что последний приют новопреставленная обрела в той части погоста, где теперь хоронили рядами в мраморных рамочках урны с прахом, но Ветка повела его в другую сторону.

Пожалуй больше всего ему сейчас хотелось, свернуть с дорожки направо и прямо под арку бежать прочь без оглядки.

— Разве Лампаду закопали на старом кладбище? — поинтересовался с той долей неприятного волнения, которую еще можно было скрыть.

— Да. Фонд позаботился. Бабосов подогнал на могилку в старой части. Бабушка, то уникальная. С почетом похоронили. Тут как раз недалеко от церкви. Там много заброшенных могил. За ними никто не ухаживает. Туда ее и пристроили. Чего ты там застрял, догоняй.

Как обреченный на казнь, еле передвигая ноги, точно на них пудовые кандалы, Санек тащился следом за Веткой уже не сомневаясь в месторасположении могилы. Полусгнивший склеп, черный тополь, покосившиеся серые кресты… Запах тлена и сырости. Запах смерти и небытия здесь среди никому ненужных могил ощущался особенно остро, так, что жизнь казалась мигом безрадостным и ненужным. А ведь совсем недавно он любил эту юную барышню Евлампию и счастье хоть ненадолго, но согревало сердце. Теперь в нем только ужас смерти и собственного перед ней бессилия. Тоска, скорбь и тупая покорность неизбежной ночи в конце пути.

Влажные жухлые листья липли к подошве разноцветными стикерами, сумрачный, как небо над головой, он брел к траурному месту.

— Вот здесь, — махнула она рукой в сторону свежего холмика. Уродливый венок из белых пластиковых лилий, болтался поверх, вроде спасательного круга, брошенного на всякий случай без всякой надежды на спасение. Основательный дубовый крест стоял в изголовье

«Евлампия Серёдкина — Домински 1886 — 2018»

Саня не верил глазам. Подошел ближе, но ничего не изменилось.

— Почему Домински… — трезвее от прежнего страха произнес в пустоту. — Почему?

— По мужу, — беспечно ответила Ветка, прислоняя венок к кресту. — Муж у нее был иностранец. Вроде француз или поляк.

Невозможно было в это поверить, а понять и подавно. Получается призрак мадам Домински преследовал его в другом веке дьявольским аватаром Лампушки.

Обрывки иной жизни кружили в голове, пока не сложились в картину. Жуткий портрет умершей старухи с чертами мадам Домински, острым когтем пригвоздившей его ко кресту.

Не разбирая дороги, давясь тяжелым воздухом он пер к церкви. Забежав, нашел глазами священника, но тот уже служил Литургию. И тут возле свечной лавки заметил настоятеля. Вечно недовольный, тот снова кого-то отчитывал.

— Мне нужна исповедь! — прошипел угрожающе в ухо. Поп, сдвинув брови, обернулся, и уже открыл рот, чтобы урезонить сумасброда, но внушительных размеров парень с безумным взглядом то ли испугал его, то ли убедил в важности сиюминутного таинства.

— Жди тут, — сказал направляясь к аналою. Вернулся с крестом и Евангелием. Они устроились на скамейке в левом пределе, и Саня поведал ему невероятную историю параллельной жизни. Поп слушал молча и бесстрастно, вроде его и не смутили злоключения попаданца. Закончив, Саня перевел дух, ожидая приговора, но священник огорошил вопросом:

— В чем каешься?

— Во всем этом и каюсь… — растерянно признался Санек.

— Это не грехи, а фантазии. Так. Давай по порядку. Блудные мысли? Прелюбодеяния? Гнев? Зависть? Наркотики?