Дату смерти изменить нельзя - Сергей Донской

Бондарь же думал не о смерти, притаившейся в трюме яхты, не об агрессивной политике Северной Кореи, не о начальстве, не о собственной карьере или выгоде. Сложные взаимоотношения между Россией и Америкой его тоже не занимали, потому что эти и все другие названия и определения превратились в пустой звук.

Был Бондарь. Был хрипящий и извивающийся под ним враг. Была Лиззи, брошенная на произвол судьбы. Вот ради нее-то и старался Бондарь в первую очередь. Он защищал свою женщину, мстил за ее страдания, заботился о ее безопасности. Он вел себя, как поступали десятки и сотни первобытных предков, вынужденных сражаться за избранницу. Такие эмоции, такие побудительные мотивы не опишешь в отчетах, рапортах и докладных записках. В них не признаешься командирам и сослуживцам, их принято скрывать от окружающих. Мысли о Лиззи не были ясными и отчетливыми. Скорее, это были образы, запечатленные сознанием.

Доверчивое выражение осунувшегося, усталого, но все равно прекрасного и дорогого лица Лиззи. Набор ее улыбок – от самых язвительных до совершенно искренних. Глаза, легко меняющие подозрительный прищур на наивное хлопанье ресницами. Манера старательно выговаривать малознакомые слова. Самоотверженность, с которой Лиззи отдавалась Бондарю и отрекалась от благополучного прошлого. Она попросила взять ее за руку и увести из прежнего знакомого мира в мир новый, неведомый, непредсказуемый. И она не хныкала по пути, как бы говоря: «Веди меня, владей мной, поступай как знаешь».

Мог ли Бондарь обмануть ее ожидания? Нет, нет и еще раз нет. Стремление спасти ее заменяло иссякшие силы. Вот только анестезии от нарастающей боли не было у Бондаря. И когда левая рука окончательно отказалась повиноваться ему, он понял, что конец близок. Было обидно уступать столь невзрачному, столь гнусному противнику, однако все шло к тому, что верх одержит безумный кореец. Удары в его злобную физиономию не достигали цели. Кулаки Бондаря были ватными, его мышцы потеряли упругость, чугунная голова клонилась вниз. А потом вышла из-под контроля раненая нога, и бурный поток, накрывший суденышко, подхватил пару крохотных человечков, уставших цепляться за жизнь.

Вместе с ледяным душем в выбитое окно врывались непрерывный скрежет, грохот, посвист ветра, оглушительное шипенье волн и жалобные стоны «Летучей рыбы», варящейся в адском котле. Лежащая на полу Лиззи подумала, что звукорежиссерам фильмов о катастрофах не мешало бы лично поприсутствовать на месте событий. Их суперсовременные синтезаторы не способны передать и десятой части тех диких звуков, которые звучат в центре урагана. А еще Лиззи думала о том, что ее дантист пришел бы в ужас, узнав, как использует она свои красивые, ухоженные, идеально ровные зубы. Грызет ими грязные излохмаченные веревки, словно дикарка или даже животное. Грязная, лохматая, с обломанными ногтями, покрытая царапинами, порезами, синяками и ссадинами. При виде такой Лиззи Браво коллеги из ЦРУ, несомненно, кинулись бы наутек, потому что они всегда поступают так перед лицом опасности. Ни один из них не способен вести себя, как вел себя русский офицер Бондарь, Женя Бондарь. Ради этого мужчины Лиззи была готова пожертвовать не только зубами или ногтями. Обе руки и одна нога были уже свободны, но ходящий ходуном пол и тяжелое кресло усложняли окончательное освобождение от пут. Неистово теребя многочисленные узлы, Лиззи перекатывалась по кают-компании, ударялась о стол и переборки, охала, ахала, даже поругивалась.

Затраченные усилия окупились сторицей. Кресло, обмотанное обрывками веревок, осталось валяться на полу, а Лиззи, не обращая внимания на растертые до крови запястья и щиколотки, устремилась в коридор, на ходу избавляясь от сковывающих шаги лохмотьев джинсов. Американку шарахало то об одну стену, то о другую, но не это задержало ее по пути. Вынужденная остановка была вызвана грохотом, произведенным выбитой дверью. Роняя шурупы, щепки и детали замка, дверь ударилась о стену, обрушилась на пол, а следом за нею в коридоре появился корейский юноша с забинтованной грудью. Тот самый, который самозабвенно резал живот Лиззи и живо интересовался ее нижним бельем. Приноровившаяся к амплитуде качки, Лиззи с ходу совершила два размашистых прыжка, крутанулась на босой пятке и лягнула корейца с такой яростью, что любознательного юношу как ветром сдуло.

Заглянув в кубрик, Лиззи увидела плавающего в луже крови мертвеца и полуоглушенного юношу, скорчившегося рядом. Третий кореец наполовину вылез в иллюминатор и, повиснув там, энергично вилял задом, протискивая в узкое отверстие тело, обвязанное спасательным жилетом.

– За ним, – скомандовала Лиззи, когда беглец беззвучно провалился во мрак.

– Я не умею плавать, – пожаловался юноша, прикрывая грудь еще одним жилетом.

– Дай мне такой же, – потребовала Лиззи.

– Больше нет. Возьмите мой.

Искушение воспользоваться предложением было велико, но американка отрицательно качнула головой. В конце концов, она умела плавать. И ее мысли были заняты отнюдь не способами спасения собственной шкуры.

– Вы красивая, – восхищенно пробормотал юноша, глаза которого, вопреки природе, были не узкими, а совершенно круглыми.

– Никогда еще не выслушивала комплименты от мужчин в женском белье, но все равно спасибо, – с достоинством произнесла Лиззи. – А теперь вытри нос и пошел вон! И не забудь прихватить life-belt.

– Что?

– Спасательный пояс! – рявкнула американка, делая угрожающее движение.

Юноша вскочил и юркнул в иллюминатор с проворством спугнутого ужа. Лиззи с таким же змеиным проворством выбралась на палубу. Там не было ни души. Весь окружающий мир состоял из неистово раскачивающейся яхты, мрака и волн, набегающих из этого мрака. Голая и мокрая, как лягушка, Лиззи поползла в направлении рубки, где надеялась отыскать Бондаря. Ее окатывало водой, оглушало, швыряло из стороны в сторону, переворачивало, волокло, ударяло. Что-то огромное, дикое, враждебное, свирепое терзало американку. Этому не было видно конца, и все же, пользуясь каждой передышкой, Лиззи поднимала гудящую голову и высматривала человека, без которого мир был слишком ужасен и враждебен. Лиззи никогда бы не увидела его снова, если бы не вспышка молнии.

Бондарь висел на одной руке, держась за леер из последних сил. Висел над бушующим морем, а над ним самим возвышалась фигура в лоснящемся черном френче. Председатель уже замахнулся каким-то блестящим железным стержнем, намереваясь обрушить свое оружие на пальцы Бондаря. Кажется, это был циркуль, самый обычный циркуль. Только такой псих, как Константин Ли, мог таскать в кармане подобные предметы. И только в его воспаленном мозгу могла возникнуть безумная идея лишить Лиззи возлюбленного.

На доли секунды опережая волну, американка прыгнула вперед, распрямившись в стремительном коротком полете. Подобно стреле, выпущенной из лука, Лиззи ударила вытянутыми руками в ненавистную спину Председателя и рухнула вместе с ним за борт, преследуемая бурлящим потоком.

Наблюдай кто-нибудь за происходящим из безопасного далека, он решил бы, что Бондаря смыло в море той же волной, однако это было не так. Он сам разжал пальцы. И даже оттолкнулся от борта ногами, чтобы поспеть за Лиззи. Как будто Бондарь со своей поломанной рукой и разбитой головой мог ей хоть чем-то помочь. Как будто чужая жизнь была важнее собственной.