Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис

— Мне знаком почерк Леонардо. — Я решила ничего от него не скрывать. — Я теперь твоя жена, и ты не должен волноваться о том, что мне известно, а что — нет. Я умею держать язык за зубами.

— Здесь иное, — начал он. — Герцог Миланский всегда помогал нашей семье, всегда считался нашим первым союзником. Мы могли рассчитывать на его войска. Когда убили моего дядю Джулиано, отец обратился за помощью к герцогу и сразу ее получил, а теперь…— Он отвел глаза, помрачнел, — Теперь этой поддержки мы лишены, как раз в то время, когда больше всего в ней нуждаемся. — Он вздохнул. — Я втянул тебя во все это.

— Никуда ты меня не втягивал. Я бы все равно пришла к тебе, даже если бы ты сказал «нет». — Я кивком указала на письмо. — Если надо мной нависла опасность, то только из-за того, кем я стала теперь, а вовсе не из-за того, что я храню в памяти.

— Я знаю, — с несчастным видом признал Джулиано. — Я осознал, что если действительно хочу тебя спасти, то должен взять под свою защиту. — Он выдавил из себя улыбку. — Ты еще более упрямая, чем я. По крайней мере, я теперь знаю, где ты находишься. Но понимаешь ли ты… Хотя, конечно, понимаешь… Дела могут пойти гораздо хуже. Возможно, нам придется на время покинуть Флоренцию. Я не имею в виду, что мы поедем на одну из наших загородных вилл. Я отправил из города ряд бесценных предметов, чтобы сохранить их… И на всякий случай упаковал собственные вещи…— Он взглянул на меня такими же сияющими глазами, как у его отца, только в них было больше открытости. — Мы могли бы уехать в Рим, там, у Джованни есть хорошие друзья, и мы воспользовались бы защитой Папы. Там совсем не так, как во Флоренции, — жарче, многолюднее…

— Это неважно, — тихо сказала я и шагнула к нему.

Он был на полголовы выше меня и гораздо шире в плечах. По-прежнему одет в облегающую безрукавку из красного бархата, которую носил как принц. В нем не было той классической красоты, какой обладал его агент Леонардо. Верхняя губа тонкая, с маленьким шрамом, полученным в детстве, слегка выступающий подбородок — небольшое напоминание о недостатке Лоренцо. Широкая переносица, вздернутый кончик носа. Густые черные брови. Когда он улыбался, на его левой щеке появлялась ямочка. Я дотронулась до нее кончиком пальца, и Джулиано глубоко вздохнул.

— Ты невероятно красива, — произнес он. — И сама, видимо, об этом не подозреваешь, что делает тебя еще прекраснее.

Я положила руки ему на плечи.

— Нам есть о чем волноваться: твоя семья, мой отец, король Карл, синьория, герцог Миланский, Флоренция, наконец. Но сейчас, в эту минуту, мы ничего не можем сделать. Мы можем только радоваться, что ты и я вместе и вместе встретим все неприятности.

Ему ничего не оставалось, как наклониться и поцеловать меня. На этот раз мы не сжимали, задыхаясь, друг друга в судорожных объятиях, как тогда, в карете. Теперь мы стали мужем и женой и приблизились друг к другу торжественно и неторопливо. Он осторожно положил меня на постель и сам вытянулся рядом, после чего медленно провел ладонью по моей ключице, груди, животу. Я дрожала, но не только оттого, что нервничала.

Осмелев, я протянула к нему руки и погладила его затянутые бархатом плечи, мускулистую грудь с ложбинкой в центре. А затем мне захотелось большего, и я попыталась освободить его от безрукавки.

Он присел на кровать.

— Вот здесь, — сказал он, указывая на высокий ворот своего одеяния.

Я прищелкнула языком, не подумав.

— Почему ты решил, что я знаю, как расстегивать мужскую одежду?

— Но ведь у тебя есть отец…

— И его одевает слуга, не я.

Мой муж внезапно оробел, это было очаровательно.

— А меня одевает мой слуга.

Мы оба расхохотались. Джулиано бросил взгляд на дверь.

— О нет, — возразила я. — Ты сказал, что я упряма: позволь мне снова это доказать.

Это было непростое сражение, но, в конце концов, безрукавка была побеждена. И Джулиано тоже.

В детстве мне удалось узнать, что такое истинное тепло, открытость, полная гармония. Я была серьезно больна, настолько серьезно, что взрослые вокруг перешептывались о моей смерти. Помню ужасающий груз на груди, ощущение того, что я тону, разучилась дышать. Принесли чайники и деревянную лохань, которую наполнили почти кипящей водой, куда меня и опустила мама.

Как только я погрузилась в воду по самую шею, моего лица нежно коснулся пар, его щедрое тепло проникло в самые кости. Я смотрела на свое покрасневшее тело и думала — как, наверное, подумал бы всякий ребенок на моем месте, — что сейчас оно растает, сольется с теплом. Я закрыла глаза в блаженстве и почувствовала, как моя кожа словно растворяется, и вот уже в воде ничего не осталось, кроме моего бьющегося сердца. Весь груз, вся тяжесть улетучились с паром в воздухе.

Я ожила. Я начала дышать.

То же самое со мной произошло теперь, рядом с Джулиано. Я почувствовала тепло, открытость. Гармонию. Я начала дышать.

— Леонардо собирается писать мой портрет или нет? — сонно спросила я, после того как мы утомили друг друга.

Мы лежали без одежд под тонкими простынями и алым покрывалом. День клонился к вечеру, и свет от угасающего солнца мягко струился сквозь ставни.

Естественность всего произошедшего поразила меня. Я ожидала, что мне понадобятся точные наставления, я ожидала, что окажусь неловкой, но уверенность Джулиано и мои собственные инстинкты помогли благополучно все завершить. Когда все было кончено, мне вдруг стало холодно, и, к моему смущению, Джулиано позвал слугу разжечь огонь в камине. Я сидела, укутавшись и не шевелилась, пока слуга не ушел. Только тогда Джулиано сумел уговорить меня вернуться в его объятия.

— Твой портрет? — Джулиано облегченно вздохнул. — Да, конечно. Отец его заказывал. Леонардо очень необязателен, знаешь ли. Большую часть заказов, оплаченных отцом, он так и не закончил, но… — Он озорно улыбнулся, глядя на меня. — Я потребую у него портрет. Буду жечь ему пятки огнем. Прикажу заковать его цепями в студии и не отпускать до тех пор, пока портрет не будет готов! Твой образ должен быть со мной навеки.

Я захихикала.

Джулиано воспользовался этим веселым моментом, чтобы заговорить о другом:

— Я велел одному из наших лучших посланников посетить мессера Антонио.

Я сразу напряглась.

— Ему не удастся урезонить отца. — Джулиано слегка дотронулся до кончика моего носа, словно стараясь отвлечь меня от дурных мыслей.

— Я знаю, я говорил с ним. Сегодня он слишком расстроен. Он испытал потрясение и боль. Дай ему время. Мой человек подождет несколько дней, а до тех пор мы последим за твоим отцом на всякий случай, чтобы он не наделал необдуманных поступков.

«Шпионы», — поняла я, испытывая неприятное чувство. Кто-то устроит засаду возле отцовского дома, примется наблюдать и сообщать Джулиано о каждом шаге отца. Я встревожилась, но в то же время испытала облегчение. Отец хотя бы не сможет броситься в Арно — ему помешают.