Сэндвич с пеплом и фазаном - Алан Брэдли

Электрические лампочки, горевшие в доме посреди бела дня, и качающаяся георгианская табличка с надписью «Mon Repos»[27]причудливыми черно-золотыми буквами дали мне понять, что это частная лечебница.

Где-то за этим стеклом и плющом держали в плену Коллингсвуд.

Или нет?

Есть только один способ узнать.

Прямо напротив, через дорогу, располагался соседский особняк, задуманный как копия коттеджа Энн Хэтэуэй[28]: соломенная крыша и то, что, без сомнения, было английским садиком – буйство красок, указывающих на то, что владелец явно пытался посадить все цветы, где-либо упомянутые у Шекспира. Поскольку сейчас была уже глубокая осень, сад был не в лучшей форме, но я заметила кучку ромашковых астр и хризантемы. Надо признаться, я обратила внимание на астры, потому что они были изображены на платье одной из жертв Джека Потрошителя.

Вернувшись к лечебнице, я сочиняла разнообразные истории. Но мне они не пригодились: передо мной лежал бесконечный коридор закрытых дверей, вытянувшийся вдаль. За столом никого не было.

Неужели все лечебницы в мире похожи одна на другую? Я вспомнила «Рукс-Энд» с пузырящимся линолеумом, где доктор Киссинг курил сигареты, сидя в древнем шезлонге. В «Рукс-Энде» тоже были бесконечные коридоры и никого на входе, что всегда меня удивляло. Все равно как прибыть к Жемчужным вратам и обнаружить табличку: «Ушел на обед».

Сжимая в руке букет и изобразив печальное смирение на лице, я тихо шла по коридору с таким видом, будто знаю, куда идти. Фамилии пациентов были написаны на каждой двери на сменных табличках – полагаю, на случай смерти. Так что довольно просто было составить список пациентов.

Здесь пахло ночными горшками и игральными картами, и я, еще не дойдя до середины коридора, твердо решила, что ни за что не стану долго умирать. У меня будет все сразу: никаких полумер, никакого топтания на пороге смерти.

Металлический стук заставил меня обернуться.

Женщина в униформе уборщицы выходила спиной из комнаты и катила перед собой тележку. Она удивилась не меньше меня, а потом улыбнулась.

– Господи! Ты меня напугала!

– Вы меня тоже, – сказала я, утирая лоб рукой и сбрасывая воображаемые капли пота.

Мы обе засмеялись.

– Чем могу помочь? – спросила она. – Ищешь кого-то?

– Нет. Я из девочек-скаутов. Отряд номер тридцать три, патруль «Алый первоцвет». Я отрабатываю свой благотворительный жетон, и мне надо посетить как можно больше пациентов.

Я попыталась изобразить выражение безысходной решительности вкупе с вялым энтузиазмом. Непростая задача.

– Нормативы, да? – спросила она. – Похоже, в наши дни кругом нормативы. На одну смену приходится так много ярдов пола.

Она сунула швабру в механическую отжималку и сильно дернула рычаг.

– Мой папа говаривал: «Жизнь – это перечетная дощечка, где колышек никогда не остается на месте».

Я одарила ее легкой заговорщицкой улыбкой – чтобы не дискредитировать девочек-скаутов и одновременно дать понять, что я тоже не вчера родилась.

– Ладно, удачи, – наконец сказала она, и я в ответ щелкнула каблуками и изобразила салют.

В конце коридора на последней двери слева кнопкой была приколота отвратительного вида желтая карточка: «Карантин. Не входить».

Я нашла Коллингсвуд.

Но место под табличку пустовало: имени пациента не было.

Я толкнула дверь.

Палата была такой же пустой, как лазарет в мисс Бодикот.

Коллингсвуд снова исчезла.

Я предусмотрительно проверила туалет.

Тоже пусто. Где она? Что они с ней сделали?

Я думала, что же делать дальше, когда услышала голоса в коридоре, приближающиеся с каждой секундой. В качестве меры предосторожности я нырнула в туалет и прикрыла за собой дверь, оставив узкую щель.

В палату вошли два человека: санитарки, предположила я, судя по их словам.

– Думаю, надо сжечь постельное белье, – сказала одна. – И матрас.

Я в ужасе сжалась. Что случилось с Коллингсвуд?

– Не стоит, – отозвалась вторая. – Мы это больше не делаем. Дезинфекция обходится дешевле. Экономия превыше всего. Матрасы стоят денег. Простыни и полотенца тоже. Лучше проверь ванную. Я уже попросила Джильду вымыть ее. Бог знает, что…

Я подтянула дверь, плотно закрывая ее, и уселась на стульчак.

Как раз вовремя. Дверь распахнулась, и появилась средних лет женщина в белом, ее лицо застыло, челюсть отвисла.

Она захлопнула дверь.

– Там девочка, – услышала я.

– Кто?

– Понятия не имею. Совершенно незнакомая.

Они тихо забормотали, обсуждая, что делать дальше.

Потом в дверь туалета постучали.

– Кто там? – спросила я, пытаясь изобразить ярость в голосе.

– Обслуживающий персонал, – раздался приглушенный ответ.

Я подождала подобающее время – на самом деле двадцать пять секунд, потом слила воду и вышла, задрав нос с видом оскорбленной королевы – божьей помазанницы.

– Отвратительно, – сказала я, указывая назад. – Вам следовало бы стыдиться.

И я гордо покинула палату и само здание, ни разу не оглянувшись.

Еще один триумфальный выход Флавии де Люс.

Победа над кем-то приносит несколько секунд удовольствия, но не дает подлинного удовлетворения, осознала я, внезапно опечалившись и стоя на мощеной дорожке, соединявшей особняк Рейнсмитов и лечебницу и продолжая сжимать в руке дурацкий букет.

Как глупо я, должно быть, выглядела.

Я выиграла сражение, как сказал бы Альф, муж миссис Мюллет, но проиграла войну. Коллингсвуд исчезла, миссис Баннерман в тюрьме, а я застряла в богом забытом районе Торонто без единой свежей идеи в голове.

Безнадежно. Я не осмеливалась думать о бедняжке Коллингсвуд. Одного упоминания о сжигании матраса уже достаточно, чтобы предположить самое худшее. А что касается миссис Баннерман – что ж, все мои мечты о нашей учебе исчезли, как дым в камине.

И в этот самый момент, как часто бывает, на место встал большой кусок головоломки, словно с неба упал, как будто его к моим ногам бросили боги дедукции.

Мне надо вернуться в мисс Бодикот и попасть в химическую лабораторию, не теряя ни минуты.

Мое внимание привлек шипящий звук откуда-то из сада. Он доносился откуда-то из-за особняка Рейнсмитов слева от меня.