Хищник. В 2 томах. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

И тем не менее это озеро не слишком мне понравилось. Поскольку рядом нет никаких гор, чтобы защитить его, малейший ветерок заставляет гладь покрываться рябью, а уж в настоящий шторм Бригантинус страшно бурлит, кипит и волнуется. Даже в солнечный спокойный день, когда на его водах виднеются точки многочисленных маленьких рыбачьих лодочек — tomi, или челноков, как называют их рыбаки, — Бригантинус покрыт сероватым туманом и кажется какой-то мрачной пустотой. Правда, окрестности его, насколько я могу судить, выглядят более весело: повсюду на побережье полно опрятных садов, виноградников и цветников с разноцветными душистыми цветами.

Констанция не такой большой город, как Везонтио. В отличие от него, она не расположена на холме и там нет большого собора, а единственный пейзаж, которым можно любоваться, — это вид на мрачный Бригантинус. Но, с другой стороны, Констанция весьма напоминает Везонтио: прибрежный город на пересечении торговых путей. Большинство местных жителей — потомки швейцарцев. Когда-то это были люди воинственные и любящие путешествовать, но они давным-давно перешли к оседлому образу жизни, стали римскими гражданами. Их потомки теперь мирно процветают, разводя скот для нынешних кочевников, торговцев, погонщиков, миссионеров и даже солдат чужих армий, проходящих маршем туда и обратно, чтобы повоевать. Говорят, что швейцарцы, сделав нейтралитет своей профессией, получают от войн больше, чем любые победители.

Поскольку Констанция стоит на пересечении стольких крупных римских дорог, здесь всегда очень много приезжих из всех провинций и уголков империи. Однако местные жители, кажется, научились общаться почти на всех языках. Все здесь делается для удобства гостей. Похоже, каждое здание в городе, если только это не место, где покупают, продают или хранят товары, является hospitium[109], или deversorium[110] (надо же обеспечить приезжих временным жильем), или термами, где гости могут искупаться и освежиться, или таверной, где их накормят, или же lupanar[111] для удовлетворения их плотских желаний. Я так и не понял, где же спят, едят, купаются или совокупляются сами швейцарцы, потому спросил у Вайрда, делают ли они это вообще.

— Да, но уединившись, — ответил он. — Всегда уединившись. Они так много времени проводят, занимаясь сводничеством, что высоко ценят уединение. Но швейцарцы даже любовью занимаются так, словно они занимаются делами. Все это обязательно происходит после наступления ночи, в темноте, под покрывалом и только в одной неизменной позе. Кроме того что швейцарцы добропорядочные римские граждане, они еще и добрые католики. Поэтому-то они и совокупляются исключительно ради произведения потомства, и никогда для того, чтобы восстановить физические и душевные силы. Кстати, считается, что приличная женщина, когда занимается этим, не должна раздеваться донага. Она всегда остается хотя бы в нижней рубахе.

— Но почему? — изумился я.

Вайрд фыркнул:

— Не будучи сам швейцарцем, добрым христианином или приличной женщиной, я даже не представляю почему. А теперь пошли, мальчишка. Мы заработали право вкусить немного роскоши. Я знаю здесь один уютный постоялый двор, и я даже сниму для нас по отдельной комнате. Затем, после того как разгрузим и устроим лошадей, мы пойдем в лучшую купальню в Констанции. А потом заглянем в таверну, которая еще ни разу меня не разочаровала.

Постоялый двор и впрямь был хорошо обустроен и прекрасно содержался. Нам выделили целых три комнаты: каждому по отдельной и еще одну для хранения шкур. Снова у меня была кровать, которая стояла на полу на ножках, а еще шкаф и сундук для хранения личных вещей и своя собственная умывальня. Общественная конюшня здесь оказалась такой же чистой, как и помещения для людей, да еще вдобавок в каждом стойле имелась для компании маленькая козочка, чтобы не дать лошади заскучать.

— В лесу, мальчишка, мы были охотниками, — сказал Вайрд, когда мы после продолжительного, приятного и неспешного купания покинули термы. — Теперь мы — торговцы. Таверну, в которую я поведу тебя, очень любят странствующие торговцы вроде нас.

Там мы тоже провели достаточно времени, поскольку смаковали жареную белую рыбу из Бригантинуса и пили крепкое местное вино. Множество других завсегдатаев приходили и уходили, пока мы сидели там, и Вайрд рассказывал мне о тех торговцах, чье происхождение я не мог определить сам. Поскольку раньше я видел только представителей германских народов, то смог распознать лишь бургундов, франков, вандалов, гепидов и свевов, даже если они были одеты, говорили и выглядели похоже. Я сумел также угадать иудеев в троих сидевших рядышком мужчинах и определить, что несколько посетителей с плутоватыми глазами, севшие как можно дальше друг от друга, были сирийцами. Но остальные были мне незнакомы.

— Видишь вон того плохо одетого мужчину в углу? — сказал Вайрд. — Судя по тому, как он заказал еду, это ругий из германского племени, что живет на Янтарном берегу около далекого северного Вендского залива. Если это так, то парень гораздо богаче, чем выглядит, потому что он, несомненно, торгует драгоценным янтарем. А за столом позади нас верзила с соломенными волосами, это один из твоих родичей готов. Острогот из Мёзии, скорее всего…

— Что? — переспросил я удивленно. — Торговец-гот?

— Почему нет? Даже воинственные люди должны зарабатывать, когда царит мир. А торговля всегда оплачивается лучше, чем мародерство.

— Но чем он может торговать? Тем, что отнял у других?

— Не обязательно. Во имя разорванной дикими зверями святой Агаты, мальчишка, неужели ты полагаешь, что все готы разбойники-дикари? Ты небось ожидал увидеть их одетыми в шкуры, запятнанные кровью зарезанных девственниц?

— Ну… Вообще-то все сведения о готах я почерпнул у римских историков. Они в один голос утверждают, что готы любят бездельничать и ненавидят весь мир. А Тацит писал, что готы презирают честный труд, потому что могут все получить, пролив чью-нибудь кровь.

— Гм. До чего же историки любят клеветать на всех, кто рожден не римлянином. Тем не менее ни один римлянин не признается, что он научился у готов, как омывать себя мылом, а не оливковым маслом. Или как разводить хмель. — Вайрд пожал плечами. — Не слишком большой вклад в развитие цивилизации. Однако вклад.

Я посмотрел на крепкого светловолосого торговца с новым интересом.

— А что касается торговли, — продолжил Вайрд, — то готские оружейники умеют ковать так называемые змеиные клинки, лучшие мечи и ножи, которые когда-либо делал человек. Они не часто снисходят до того, чтобы продать их в большом количестве, и всегда берут королевскую цену. Готские золотых дел мастера известны своим искусством: они замечательно гранят камни, плетут финифть, делают золотую и серебряную инкрустацию. Эти вещи тоже высоко ценятся и стоят огромных денег.

— О готских оружейниках я уже слышал, — сказал я. — Но неужели среди них есть ювелиры?