Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

Твоему, скажем прямо, спасителю? — Он опять засмеялся и подмигнул Ахиллу. — А что же? Будем считать — в благодарность. Но — между нами. Есть договоренность, что поедет делегация от нашего союза: Зальцбург — Вена, Штутгарт — Мюнхен, Я вставлю вас в список.

— Не пустят, — равнодушно ответил Ахилл. Он все это знал: были приглашения в Вену и в Мюнхен, в Лондон и в Амстердам, — его никуда не пускали, начиная с тех давних пор, когда, еще чересчур молодой и нахальный, хотел поехать он на авангардный фестиваль в Варшаве.

— От Бартелева кое-что зависит, — сказал о себе великий Бартелев. — Поездка пройдет под эгидой международного общества музыкального воспитания, а я в нем сопредседатель. У вас преимущество перед другими, именно то, что вы, будучи композитором, преподаете в школе. Кстати, вы, кажется, что-то об этом писали, — директор издательства упомянул? Или я ошибаюсь?

— Писал.

— А посмотреть нельзя ли? Я, как вы знаете, тоже… преподаю. Мне надо бы ознакомиться с вашим опытом.

Ему понадобилось ознакомиться! с опытом Ахилла! Большой друг детей, гениальный учитель Бартелев был сама скромность. Ну и лицемер! Но для чего ему все это нужно — и Орф, и то, что делал Ахилл, — действительно близкое идеям орфовской системы? Может ли быть, чтобы Бартелев осознал, какую глупость и рутину вдалбливал он на своих уроках бедным детям, которых школа и родители гипнотизировали тем, что учит их знаменитый композитор? А вдруг и правда, осознал и теперь перестроиться хочет? Сказал же он тогда, в издательстве, что никому не хочется быть консерватором. Побывал в институте Орфа и прозрел?

Ахилл достал из портфеля гранки своей статьи и протянул листы:

— Вот, пожалуйста. Только я должен вернуть это через неделю в редакцию.

— Не беспокойтесь, спасибо, спасибо! С удовольствием почитаю.

Через минуту он заторопился и стал прощаться. Муся, кажется, была готова продлить свой визит в жилище Ахилла, и ее хозяину пришлось сменить нежный тон на строгий, прежде чем она дала надеть на себя ошейник. Но и после этого собака прыгала перед Ахиллом, добиваясь от него внимания и ласки. Он потрепал ее. Бартелев изрек:

— Говорят, если вас любят дети и собаки, вы определенно хороший человек.

Когда Ахилл закрыл за гостем дверь, он чуть не вслух проговорил себе: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», — но в голове возникла тут же и «собака дворника». Куда-то он меня хочет втянуть, заключил Ахилл.

3

Спустя два дня у дверей музыкальной комнаты Ахилл был встречен улыбкой и рукопожатием личности, слишком хорошо ему знакомой для того, чтоб радоваться этой встрече.

— Какими судьбами? — спросил он.

— Хочу посидеть на твоем уроке. Ты пустишь?

— С чего это ты вдруг? — искренне удивился Ахилл. — Но, впрочем, некогда, я должен начинать. Заходи, устраивайся где-нибудь в конце.

Это был урок в четвертом классе. Ахилл начал с обмена приветствиями: в ре мажоре — снизу вверх, от тоники до пятой ступени — пропел он им свое: «Здрав-ствуй-те, мы бу-дем петь?» — и класс ответил ему обратным ходом вниз: «Здрав-ствуй-те, мы будем петь!» — и, конечно, кто-то схулиганил, спев «не бу-дем петь!» — он быстро сказал: «Не хочешь, не пой» и перешел к ми мажору, предложив им вопрос «Что сегод-ня бу-дем петь?» — указал на одну из девочек, она ему тут же ответила, легко подхватив предложенную тональность, — «Я е-ще не зна-ю», Ахилл же снова задал свой вопрос уже как бы жалостливо, потому что спел его в миноре, дети заулыбались несколько растерянно — уж больно неожиданной была метаморфоза, и Ахилл сказал им: «Ага, попались! Ладно, давайте сначала похлопаем», — и он стал показывать им карточки с изображениями нот — четвертных, восьмых, пауз, быстро чередуя их. «Раз-два! Раз-два!» — негромко считал он, дети в заданном им темпе ритмично хлопали, выдерживая меж хлопками длительности нот. Ахилл ускорил темп, усложнил ритмические фигуры, затем, показывая карточки, стал, не убирая их, выстраивать картонки одну за другой на полке доски, так что получалась длинная ритмическая фраза. Он велел каждому прорепетировать ее самостоятельно, чуть подождал, послушав разнобой хлопков, затем скомандовал: «Внимание! Все вместе — начали! Раз-два!» Пошли и сбились, начали сначала — и четко, слаженно и весело «прохлопали» всю фразу. «Ох, и молодцы вы сегодня!» — сказал им Ахилл. Они были счастливы. Затем началась возня и поднялся шум: был раскрыт шкаф с инструментами — барабаны, треугольники, металлофоны, бубны, маракасы, продольные флейточки — «дудки», и хитрый Ахилл, не спеша, со снисходительной улыбкой — мол, эх вы, малыши, радуетесь игрушкам! — начал все это хозяйство раздавать своим ученикам, при этом он лениво спрашивал — ну, что тут у меня? а, бубен, ну, кому? — мне! мне! — тянулись руки, он будто думал и вручал как будто нехотя, — ну, так и быть, Алеше бубен, только если будешь колошматить, как в тот раз, я отберу, понятно? — у тебя на «раз», на «два» пауза; теперь вот этот барабан… тебе? — бери, а что играть, ты помнишь? ну-ка, покажи… (тата-та-та, та, та) — молодец, только не торопись; теперь металлофон, пожалуй что, возьми ты, а флейты… флейты тем, кто не кричит, не вопит и не прыгает, тебе и тебе — дал он флейты двум девочкам.

— Внимание! Настроились! — Ахилл взял несколько аккордов на рояле. — Оркестр готов? Певцы готовы? — Учитель стал строгим и собранным. У него теперь был вид гипнотизера. — Полминуты тишины. Никто не двигается, даже не улыбается. Каждый вспоминает свою партию.

Еще до каникул они сочинили довольно глупое действо, в котором присутствовали разные животные, производившие разные звуки, но животные эти являли себя не в своих привычных ипостасях, а «навыворот», так что КОРОВА у них была АВОРОК, и она всех учила, издавая непрерывное У-УМ!.. У-УМ!.. — черный ВОРОН стал у них НОРОВ, он «все время, как дурак, повторял РАК-РАК, РАК-РАК», а некий, очень веселивший всех ХУТЕП без конца взлетал на сук и кричал УКЕРАКУК. И так далее. И вот теперь, уже в январе, опера «ТОРОВЫВАН» (то есть «НАВЫВОРОТ») перешла от стадий сочинения и запоминания к «прогонам»: ребята репетировали, добивались, так сказать, наилучшего исполнительского результата.

Ахилл взмахнул рукой — и у них пошло-поехало! — стук и гром, и пауза, и стук, и треск, и звон, грохот, хохот, барабан — увертюра! — вдруг две флейты в тишине, и вступает хор: летний день в деревне, огород, сарай и двор. Тут-то все и происходит, кто-то ходит, кто-то бродит, то кричит, а то рычит. Либретто было продумано только в общих