Дочь моего врага - Моника Маккарти

— Думаешь, я не знаю, что он твой отец? Думаешь, последние два месяца я не пытался заставить себя желать, чтобы все было иначе? Черт возьми, я не хотел этого! Но я должен добиться справедливости. Я слишком долго этого ждал.

Ее глаза засверкали слезами.

— Думаю, ты все объяснил. Твои чувства ко мне неубедительны.

Он сжал кулаки.

— Я имел в виду вовсе не это.

— Не стоит ничего объяснять. Можешь мне поверить: я поняла.

Горечь ее тона ясно показывала, что она чувствует. Анна встала со скамьи и сделала несколько шагов по двору, бесцельно глядя в темноту.

— Ступай, — сказала она безжизненным тоном. — Оставь меня, пока я не передумала.

Он не мог этому поверить: она собиралась позволить ему уйти. На мгновение в нем шевельнулся проблеск надежды. Это означало, что она все еще любит его. Он был для нее важнее семьи. И должен был уйти. Ему не хотелось покидать ее так, но его долгом было передать новости королю.

Он подошел к Анне, взял ее за локоть и нежно повернул лицом к себе. Она выглядела такой юной и хрупкой в лунном свете. Лицо ее казалось бледным овалом из алебастра.

— Клянусь, я вернусь к тебе, как только смогу.

Она покачала головой, и взгляд ее оставался таким, будто она все еще была в трансе.

— Ты сделал выбор. Если ты уйдешь сейчас, я не хочу, чтобы ты возвращался. — Наконец она посмотрела на него. Взгляд ее был тверд. — Я никогда не захочу увидеть тебя снова.

Решительность ее тона отдалась болью в его сердце.

— Ты не можешь так думать.

Она не могла говорить этого всерьез. Говорила не она, а ее гнев.

Артур привлек ее к себе, понимая, что должен заставить ее передумать.

— Не говори того, о чем позже пожалеешь.

Она задохнулась от его прикосновения.

— Что ты делаешь? Пусти меня!

Она толкала его в грудь, пытаясь высвободиться из его объятий.

Но ее попытка освободиться только усилила его панику. Он должен был открыть ей глаза. Как она могла отрицать свои чувства? Разве ей не было ясно их взаимное притяжение? Они были созданы друг для друга.

Он не находил слов и забыл о времени. И принялся целовать ее отчаянно, страстно, стараясь заставить забыть обо всем. Она не противилась, но была в его объятиях вялой и безжизненной.

Нет, черт возьми! Нет!

Отсутствие реакции с ее стороны только усиливало ощущение необходимости пробудить ее чувства. Он стал целовать ее крепче, сильнее, горячее, заставил ее губы раскрыться, ища то, что, как он опасался, исчезло навсегда.

Ее губы были теплыми и нежными, и у них был вкус меда, но все было напрасно.

Она не желала этого.

Он перестал ее целовать.

«Что, черт возьми, я делаю?!»

С проклятием он выпустил ее из объятий и теперь в ужасе смотрел на нее.

Никогда в жизни с ним не было ничего подобного. Мысль о том, чтобы потерять ее, казалась равноценной тому, чтобы потерять разум.

— Господи, Анна, мне очень жаль.

Его голос был грубым и хриплым, дыхание неровным.

Он заслужил этот ее взгляд: она смотрела на него, как на грязь под ногами.

— Я никогда не считала тебя негодяем. Но похоже, ты, как твой король-узурпатор, просто берешь что хочешь.

— Анна, я…

— Ступай! Просто уходи, — сказала она с горечью. — Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это уйти. Ты уже и так принес достаточно горя. — Ее глаза встретили его взгляд. Она смотрела на него с вызовом. — Неужели ты и в самом деле думаешь, что я смогу простить тебя?

Это было подтверждением его худших страхов. Он позволил своим чувствам исказить представление о реальности, потому что отчаянно желал ее. Он позволил себе поверить в невозможное, но для них никогда не существовало будущего.

Анна никогда не простит, не поймет, что заставило его так поступить.

Он не отводил от нее взгляда, стараясь заметить в выражении лица слабость, нерешительность, но она встретила его взгляд, и ее глаза были холодными, а взгляд твердым. Не было ни слез, ни чувств, ни сомнений. Все было кончено. Господи, и в самом деле кончено!

Он всегда знал, что эта минута наступит, но не ожидал, что будет испытывать такую беспомощность и отчаяние. Он не ожидал, что это будет так больно.

— Я люблю тебя, Анна, и всегда буду любить. Ничто никогда этого не изменит. Надеюсь, однажды ты поймешь, что я никогда не хотел причинять тебе боль.

Будучи не в силах противостоять этому побуждению, он протянул к ней руку, чтобы дотронуться до ее щеки последний раз, но она отшатнулась от него, как от прокаженного.

— Прощай, — сказал он и, бросив на нее последний взгляд, будто хотел сохранить ее образ в памяти навсегда, повернулся и зашагал прочь.

Никогда он не сможет забыть, как она выглядела в эту минуту. Маленькая, одинокая. До боли прекрасная со своими длинными золотыми волосами, струящимися по плечам, с нежными чертами лица. Она казалась такой хрупкой, будто могла разбиться, как стекло.

Но она была и решительной, решительной до боли.

В груди у него разгорался пожар, и это жжение усиливалось с каждым шагом. У него было ощущение, что он ступает по горящим адским угольям и каждый шаг причиняет жестокую боль. Ему казалось, что если он оставит ее сейчас, то это будет неправильно.

Он уже был на полпути к конюшням, когда обернулся.

Но опоздал: она уже ушла. Он бросил взгляд на площадку лестницы, ведущей в башню донжона, и поймал лишь отблеск золотых волос, прежде чем она исчезла за дверью.

Когда дверь за Анной закрылась, у Артура возникло ощущение, что и внутри у него что-то закрылось. Навсегда. Закрылся доступ в ту часть его существа, которая никогда и ни для кого не открывалась.

Вот что получилось оттого, что он позволил вовлечь себя в личные отношения. Ему было предназначено судьбой оставаться в одиночестве. Ему никогда не следовало забывать об этом.

Он вошел в конюшни и оседлал лошадь. Вызваться принять участие в ночном патрулировании было двойной удачей — это не только могло послужить причиной его отъезда из замка, но означало также, что он мог не тратить время на возвращение в казармы. Все, что было важно, Артур имел при себе: кольчугу и оружие. Смену одежды и другие немногие личные вещи он мог оставить.

Его план претерпел изменения. Теперь ему надо было покинуть замок навсегда.

В конюшнях он провел не более пяти минут. Все, о чем он мог сейчас думать, — это о том, чтобы выбраться отсюда и оказаться как можно дальше. Так лучше, говорил себе Артур. Прежде ему всегда было лучше одному, И снова будет лучше.