Элвис Пресли. Безрассудная любовь - Питер Гуральник

связана с песней, в которую он по — настоящему верил, — «Memphis, Tennessee» Чака Берри. Он уже пробовал сделать ее на последней записи, но знал, что может сделать лучше, — на самом деле он чувствовал, что эта вещь может стать одним из лучших его синглов вообще.

«Мемфис» впервые была выпущена в версии ее создателя в 1959 году и не снискала особого успеха в чартах. Затем весной 1963 года, практически перед самой нэшвилльской записью, свою инструментальную версию выпустил Лонни Мэк, и эта версия в конце концов стала пятой в чартах поп — хитов. Версия Элвиса отличалась и от той, и от другой. Тяжелое двойное барабанное вступление Бадди Хармана и Ди Джея Фонтаны настраивает вас на нечто вроде «джангл — ритмов» и вокального натиска, предпринятого Элвисом на песню Литтла Ричарда «Long Tall Sally» несколько лет раньше, но вместо этого в его вокальном вступлении мы слышим нежную, трогательную мольбу, почти плач, когда он излагает историю Берри, в которой поначалу кажется, что певец пытается докричаться до жены или подруги в Мемфисе, но затем в неожиданном повороте, от которого захватывает дух, выясняется, что его мольба и призыв обращены к его шестилетней дочери («We were pulled apart because her mom did not agree / And tore apart our happy home in Memphis, Tennessee»).

В основе последней студийной работы лежала идея добиться настоящего поп — звучания, и хотя не все песни заслуживали такого усилия и не все аранжировки были на должном уровне, Элвис выработал последовательный подход, который сталкивал легкий, воздушный, почти эфирный вокал с шумными гитарами и тяжело акцентированной ритм — секцией, что производило диковинный эффект, эффект нарочитого несоответствия. Именно в таком направлении он работал с мелодией Чака Берри в мае, и в немалой степени именно в таком ключе он записал ее и сейчас, создав версию, значительно более богатую нюансами, чем версия Берри, ни разу не сбившись и передав тональность подспудной тоски и глубокой меланхолии в шести высоко концентрированных дублях.

Первый и последний дубли были явно выдающегося качества (как всегда на записях Элвиса, различия были сравнительно незначительными, а целью было не столько создать несколько разных вариантов, сколько проникнуть внутрь песни), и хотя в конечном счете было трудно сказать, превзошел ли он майскую версию, он по крайней мере был доволен тем, что полностью исследовал возможности песни. Закончив с нею, он перешел к единственной запланированной на этот день вещи «Ask Ме» — английской адаптации еще одной итальянской песни, к которой он также примеривался на последней записи. Здесь инструментальный подход был не столь безупречным (на переднем плане снова был грохочущий орган Флойда Креймера), но Элвис добавил от себя поразительный вокал, который переходил от верхних нот его тенорского диапазона до пронзительного и щемящего душу фальцета, сделав еще одиннадцать дублей вдобавок к тем шести, которые он сделал на прошлой записи.

Он явно испытывал некоторое отчаяние, стойкое ощущение того, что аранжировка не вполне подчеркивала широкий романтический размах итальянской баллады, но, следя за ходом записи, начинаешь сознавать в нем серьезного музыканта, который остается неколебимым и полностью сосредоточенным на своем видении, на том, что, может быть, только он один понимает, но от чего он не откажется, пока не увидит это материализовавшимся. Если не считать неизменной вежливости и уважительного отношения, которое он во все времена демонстрирует своим коллегам — музыкантам, трудно примирить этого Элвиса с тем Элвисом, которого используют едва ли более чем как картонный муляж или часть декораций в таких фильмах, как «Girls! Girls! Girls!» или «Kissin' Cousins», но, возможно, здесь — то и кроется объяснение. На этот один мимолетный момент он (и мы вместе с ним) видит цель, на это единственное мгновение он способен сбросить с себя мишуру славы и распознать на краткий миг то, к чему он стремился в первую очередь.

А затем это исчезает. Хотя, похоже, не было никаких официальных планов записывать какой — либо дополнительный материал, Элвис тем не менее принимается записывать еще одну песню — «It Hurts Me» — приглушенно страстную и красиво построенную балладу в обработке Ламара Файка, который помирился с Элвисом на предыдущей записи прошлым маем и теперь работал в Нэшвилле для «Хилл энд Рейндж». Сессия завершилась до полуночи, и ранним утром он был снова в Мемфисе. Возможно, ему приходило на ум, что можно было сделать гораздо больше, но, с другой стороны, зачем? У Полковника есть своя проверенная стратегия, а он уже давно приучил себя к тому, чтобы просто следовать плану Полковника.

Полковник, со своей стороны, был вполне доволен. Детки по — прежнему любят Элвиса, и если они любят его не так сильно, как когда — то, при гарантированном доходе от RCA на ближайшие семь лет и пакете очень оптимистичных договоренностей на съемки фильмов по крайней мере до конца 1964 года, нет никакой срочной причины для беспокойства. Его рекламные ходы продолжают приносить им деньги; с помощью контролируемых интервью и фотосъемок на площадках киностудий он добился того, что имя Элвиса постоянно фигурирует в новостях. «Наши приемы работают», — похвалялся Полковник всякий раз, когда сталкивался с высокомерием высоколобых юнцов из звукозаписывающей компании или киностудии с их стильными костюмами и дипломами престижных университетов. «Слушайте, у вас есть продукт, вы его продаете», — поведал он еженедельнику «Вэрайети» с гордостью, которую нисколько не подрывала неискренность, с которой это было произнесено. Никто не может переиграть его на его собственном поле, никто не владеет наукой эксплуатации так, как он. Какие бы изменения во вкусах или в моде ни маячили на горизонте, он уверен, что сможет удержать на вершине своего клиента. Он нисколько не сомневался в своих способностях; у него только закрадывались небольшие сомнения в том, сможет ли выполнить свою часть сделки его мальчик.

Уоллис написал ему к концу года, чтобы выразить свои опасения по поводу того, как Элвис выглядит на экране. Он просмотрел дома «Viva Las Vegas», и Элвис показался ему «толстым», «размягшим» и «раздобревшим». Его волосы были «чудовищны»: из — за своего чернильно — черного цвета они выглядили как плохой парик. Не его дело критиковать картину MGM, признавался Уоллис, это не его забота, но карьера Элвиса была его заботой, и Уоллиса в этот момент она очень беспокоила. Для их предстоящей картины — «Roustabout»[29], — к которой Полковник проявил такой интерес, Элвис должен уяснить себе, что в роли рабочего цирка он играет «грубого, жесткого, ершистого парня». Если