Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

– Никогда! – вскричала Берта. – Нет-нет, никогда!

– Никогда! – эхом откликнулся Эктор.

– И все же это произойдет, потому что таково мое желание. Я все подготовил, все продумал, вам не ускользнуть. Знайте: как только я убедился, что вы пустили в ход отраву, я начал писать подробнейшую историю того, что произошло с нами троими. День за днем, час за часом я тщательно заносил в дневник все, что вы со мной проделывали; я припрятал немного яда, которым вы меня пичкали…

При этих словах Берта не удержалась от жеста, в котором умирающему почудилась недоверчивость.

– Можете мне верить, – настойчиво продолжал он, – я припрятал яд и готов рассказать, как мне это удалось. Каждый раз, когда Берта давала мне подозрительную микстуру, я удерживал немного жидкости во рту и потихоньку сплевывал в бутылку, которую прятал под подушками. Ах, вы не понимаете, как мне удалось все это проделать втайне от вас и незаметно для слуг? Знайте же, что ненависть сильнее любви, и прелюбодеянию никогда не сравняться в коварстве с местью. Будьте уверены, я ничего не оставил на волю случая, ни о чем не забыл.

Берта и Эктор тупо уставились на Соврези. Они пытались понять, но не понимали ровным счетом ничего.

– Не будем терять время, – вновь заговорил умирающий, – силы мои на исходе. Итак, сегодня утром я передал бутылку, в которой около литра микстуры, а также рассказ обо всем, что между нами произошло, и о том, как вы меня отравили, одному надежному и преданному человеку, которого вам не удастся подкупить, даже если вы узнаете, кто он. Успокойтесь, он не догадывается, что именно попало ему в руки. Этот человек отдаст вам все в день вашего бракосочетания. Но если вы не вступите в брак ровно через год, считая с нынешнего дня, ему поручено передать доверенные ему предметы императорскому прокурору.

Два стона, полных ужаса и тоски, подтвердили Соврези, что он избрал превосходное мщение.

– Запомните хорошенько, – добавил он, – если пакет окажется в распоряжении правосудия, для вас это чревато каторгой, а то и эшафотом.

Соврези выбился из сил. Задыхаясь, хватая воздух широко открытым ртом, он упал на подушки; глаза его угасали, черты лица исказились, словно уже началась агония. Но ни Берте, ни Треморелю не пришло в голову оказать ему помощь. Ошеломленные, они застыли, глядя друг на друга расширенными от ужаса глазами; казалось, мысли их блуждали в том мучительном будущем, что уготовила им безжалостная месть человека, которого они оскорбили.

Отныне они были неразрывно связаны, объединены общей судьбой, и ничто не могло их разлучить – ничто, кроме смерти. Они были словно каторжники, скованные тяжкой цепью – цепью подлостей и преступлений, первым звеном которой был поцелуй, а последним – убийство.

Теперь Соврези может спокойно умереть – его мщение будет висеть над ними, застить им солнце. С виду свободные, они будут влачиться по жизни под давящим грузом прошлого, их уделом станет рабство более страшное, чем у чернокожих в ядовитых болотах Южной Америки. Ненависть и презрение отвращают их друг от друга, но, скованные общим страхом наказания, они приговорены отныне к пожизненным объятиям.

Однако только тот, кто плохо знал Берту, мог бы предположить, что жестокость мужа возмутила ее. Теперь, когда он втоптал ее в грязь, она им восхищалась. Он умирал, он был так слаб, что с ним сладил бы и ребенок, но в ее глазах он обрел какую-то сверхчеловеческую силу.

Она и не подозревала, что такое упорство и такая отвага могли сочетаться с этой его притворной наивностью. Он видел их насквозь! Они были игрушками у него в руках! Стоило ему захотеть – и он показал бы, что он сильнее их, что он хозяин положения! Пожалуй, в глубине души Берта упивалась этим жестоким объяснением, чудовищностью своею превосходящим все, что мог бы представить себе человеческий разум. Она черпала какую-то горькую гордость в том, что все это случилось с ней, что и она играла роль в этой сцене. В то же время ее терзали ярость и сожаление при мысли о том, что еще недавно этот человек был в ее власти, у ее ног. Теперь она почти любила его. Будь на то ее воля, среди всех мужчин она выбрала бы его. И вот – он уже почти от нее ускользнул.

Впрочем, надо заметить, что Берта – не такое уж исключение в нашем мире. Подобные характеры встречаются достаточно часто, просто у Берты все это оказалось доведено до крайности. Воображение, смотря по обстоятельствам, может стать огнем очага, оживляющим жилище, а может и пожаром, уничтожающим его. Воображение Берты, не находя себе другой пищи, воспламеняло ее низменные инстинкты.

Женщины, наделенные такой страшной энергией, способны либо на самые жестокие преступления, либо на подвиги добродетели, это либо самоотверженные героини, либо чудовища. Среди них встречаются ангелы самоотречения, тогда они делят крестный путь с каким-нибудь безвестным гением или жертвуют жизнью во имя великой идеи. А иногда они ужасают общество своим цинизмом, отравляют мужей и пишут при этом письма, поражающие прекрасным слогом, а свой конец встречают где-нибудь в каторжной тюрьме.

Но в конечном счете лучше уж страстная натура Берты, чем дряблый, рыхлый характер Тремореля. Страсть, по крайней мере, движется к определенной цели, хотя сметает все на своем пути, подобно пушечному ядру. А слабость – свинцовая гиря, привязанная к веревке: она все крушит и всех калечит направо и налево, смотря по тому, куда махнет ею первый встречный.

Пока в душе Берты клокотала ярость, Треморель начал приходить в себя. Подобно тростнику, который под порывами ветра клонится до земли и всякий раз выпрямляется, собирая все больше и больше грязи, граф очень скоро оправлялся после любой бури. Однако теперь он начал понимать, что отныне Лоранс для него навсегда потеряна, и отчаяние его не знало границ.

Молчание длилось не меньше четверти часа. Наконец Соврези справился с душившим его спазмом. Отдышавшись, он вновь заговорил:

– Я еще не все сказал… – Голос его упал до шепота, но в ушах отравителей он прогремел, как грозное рычание. – Вы увидите, я все рассчитал, все предусмотрел. После моей смерти вам, возможно, придет в голову бежать, укрыться за границей. Этого я не допущу. Вы должны оставаться в Орсивале, в «Тенистом доле». Мой друг – не тот, которому поручен пакет, а другой – получил указание за вами наблюдать, хотя и не знает причин. Если кто-нибудь из вас – запомните хорошенько мои слова – исчезнет хотя бы на неделю, по истечении этой недели хранитель пакета получит письмо с указанием немедленно обратиться к императорскому прокурору.

Да, Соврези все рассчитал, и Треморель, который уже подумывал о бегстве, почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

– Впрочем, я позаботился, – продолжал Соврези, – и о том, чтобы мысль о бегстве не слишком вас прельщала. Я в самом деле оставляю все состояние Берте, но не в собственность, а только во временное пользование. Она вступит во владение лишь на другой день после вашей свадьбы.

Берта передернулась от отвращения, но муж истолковал это по-своему. Он подумал, что она уповала на копию завещания, к которой он добавил несколько строк.