В третью стражу. Автономное плавание - И. А. Намор

– На какой улице? – «Штейнбрюк?»

Может быть, но почему говорит из-за ее правого плеча?

– Не помню. – «Ну как можно запомнить улицы в чужом незнакомом городе? Она что, телефонный справочник?» – Н-н-е знаю. Я в Антверпене раньше не… не бывала. Только карту…

– Это карта города, – тетка в шерстяном жакете, сложенный вчетверо лист. – Ты должна запомнить основные направления… Порт, вокзал, гостиница…

– Он говорил по-немецки?

«Что? Кто?!»

– Нет, – качает головой, и от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее… «Танго, в Париже танго!» – Нет! Он заговорил со мной по-французски.

– Что он сказал? – справа.

– Он говорил по-французски? – слева.

– Припомните! Что он сказал? – Штейнбрюк.

– Он… ска… Прошу прощения, мадемуазель… Нет, наверное, «извините». – «Ах, как кружится голова, как голова… кружится!» – Мне кажется, он сказал: «Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить». Что-то такое.

– Где это произошло? – из-за спины.

– Что?

– Где он к вам подошел? – слева.

– Он говорил по-немецки? – справа.

– Я же сказала, не помню! – «Боже, какая пискля!»

– Не помните, на каком языке он говорил?

– Нет.

– Так, где он к вам подошел?

– Не помню.

– Ну, хотя бы в какой части города? – опять Штейнбрюк.

«ОН…»

– Сэйнт… Амадеус?

– Может быть, Синт Амандус? – предлагают из-за спины.

«В танго, в парижском танго…»

– Да, точно. Синт Амандус.

«Я подарю вам сердце в танго…»

– Как он выглядел?

«А ночь синяя, и сладкое вино… Господи!»

– К… кто?

– Этот мужчина, – снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен…

«Машина…»

– Высокий…

– Насколько высокий? – слева.

«Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий…»

– Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, – она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. – Я… мне кажется… я не доставала ему до плеча…

– Метр восемьдесят примерно, – предполагает капитан Паша справа.

– Да, возможно.

«Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…»

– Итак, он подошел к вам, – слева.

«А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…»

– На кого он похож?

– Ни на кого.

– Можно предположить, что он француз? – из-за спины.

– Нет, – трясет она головой. – Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии…

– Значит, сразу видно, что немец, – кивает Штейнбрюк. – Типичный немец, не так ли?

«Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал… два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?»

– Или голландец, – говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. – Или… или бельгиец.

– Он хорошо говорит по-французски? – справа.

– Грамотно, – отвечает она, – небыстро, но… он ошибается… не часто, но… иногда. Достаточно, чтобы… И акцент…

– Акцент немецкий? – из-за спины, хлестко, угрожающе.

«Сукин сын! Выблядок!»

– Нет, еврейский! – выплевывает она вместе с густой слюной.

– А по-немецки он с вами говорил? – Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на «ты», ничего…

– Нет, – выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. – Ни слова.

– Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус, – снова капитан Паша. – На какой улице?

– Не помню.

– А какую-нибудь другую помните? – вопрос уже слева.

«Пинг-понг! Туда-сюда, обратно… Тебе и мне… Тьфу!» «Устрой истерику! – предлагает Жаннет. – Я бы…» «Ты бы… УЙДИ!»

– Вы слышали вопрос?

– Да… Бругстраат… бруг – это мост, ведь так?

– Да, по-голландски это мост, – подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.

«На карте ищет…»

– Почему вы запомнили именно эту улицу? – а это снова Паша-капитан.

– П… потому что… Вы мне не верите?! Вы!!! Вы…

– Прекратите истерику! – властно, как хлесткой пощечиной… Штейнбрюк…

«Мразь!»

– Итак? – Паша-инквизитор.

– Там была улица Бругстраат и… мост. Я подумала, это значит «Мостовая». И еще… я запомнила кондитерскую. Проходила мимо… открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью и еще кофе… Я хочу пить!

– Высокий, похож на немца, – говорит Штейнбрюк.

– Я хочу пить!

– Высокий, похож на немца, – равнодушно повторяет Штейнбрюк.

«Не сдавайся! „В Париже…“ В Париже Эйфелева башня и… танго. В Париже…»

– Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!

– Высокий…

– Воды!

– Похож на немца.

– Во… Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец… Воды?

– Волосы? – слева, от окна.

– Дайте воды! Темно-русые…

– Может быть, каштановые? – гад из-за спины.

«Ну, ничего, сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!»

– Я хочу пить.

– Вы не ответили на вопрос.

«Мразь троцкистская!»

– Нет, не каштановые, – она сглатывает, но и слюны нет. – Темно-русые, волнистые… немного… Подстрижен коротко… Дайте пить… – глас вопиющего в пустыне – безнадежно, ясно – не дадут. А комната уже не вращается – плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется…

– Он был без шляпы?

– Ч…то?

– Он был без шляпы? – пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.

«Чудище стозевно, многолико… Но… Но в Париже… ОН… И танго… В Париже…»

– Нет, – трясет она головой. – Нет… Он был в шляпе… но когда мы зашли в кафе… В кафе… в кафе…

– Вы зашли в кафе, и он…

– Он ее снял.

– И вы увидели его прическу?