Великий океан - Иван Фёдорович Кратт

— Я всегда буду делать так. В вашем доме нет ни одного настоящего испанца. Вы скоро будете есть вместе с индейскими свиньями!

Поняв наконец спросонья, что хотел сказать Гервасио, девочка схватила деревянный подсвечник и швырнула его в оскорбителя. Не крикнув, тот исчез. При свете яркой луны было видно, как он бежал по саду.

Конча долго не могла успокоиться. Как осмелилась эта мексиканская обезьяна сказать так про ее дом, единственный староиспанский во всей округе! Даже последний пастух знает об этом. Но когда возмущение прошло, она рассудительно подумала, что Гервасио, может быть, плохо знаком с историей ее семьи. За утренним завтраком, поглядывая в сторону мальчика, хмуро сидевшего с большой шишкой на лбу, она нарочно затеяла с матерью разговор о происхождении рода Морага. Ну, уж тут донья Игнасия отвела душу! Она с такой обстоятельностью и увлечением изложила всю родословную, что можно было подумать, будто рассказывает ее в первый раз.

О словах Гервасио девочка вспомнила еще раз, через полгода, во время посещения одной из соседних миссий, куда отец отпустил ее с падре Уриа. Так же как и все в президии, она знала, что существуют индейцы, которых надо обратить в христианскую веру, потом они должны работать на полях или прислуживать в доме, существуют надсмотрщики — метисы, которые стерегут скот и наблюдают за индейцами. Надсмотрщики — это доверенные люди, с ними можно разговаривать почти как с солдатами, индейцы — только слуги. Так было всегда. В президии с ними обращались хорошо, она не задумывалась об их судьбе. Слова Гервасио она приняла лишь как оскорбление ее дома. Но в миссии Санта Клара девочка увидела, что на свете не все справедливо.

К миссии они добрались под вечер. Был май, кончалось цветение трав, на склонах Сьерры-Невады темнели глубокие ущелья, поросшие лесом, еще не выжженная солнцем зелень укрывала плоскогорье с голыми красноватыми утесами, ярко белел на вершинах снег.

Суровое величие гор, небольшая замкнутая долина, где находились строения и сад миссии, гигантские сосны, мадроны и лавры, росшие по отвесным бокам ущелья, каменистая речка — все это было для Кончи новым и увлекательным. Она с восторгом оглядывалась вокруг и понемногу отстала от своих спутников. Священник с двумя солдатами скрылись за поворотом широкой тропы, уходящей вниз в долину.

Некоторое время Конча ехала в полной тишине одна, любуясь древними секвойями, верхушки которых достигали краев ущелья, затем неожиданно услышала крик и вслед за ним звуки выстрелов, отдавшихся эхом, как гром. Девочка инстинктивно натянула поводья, но лошадь шарахнулась в сторону, вздыбилась и, сбросив ее, ускакала по тропе.

Конча упала в кусты и больше от испуга, чем от ушиба, несколько минут лежала неподвижно. Выстрелы и крик повторились, а потом она услышала совсем недалеко от того места, где лежала, стук падающих камней и увидела почти голого индейца, пытающегося взобраться на скалу. Индеец был в крови, задыхающийся, со слипшимися волосами и искаженным страданием ртом. Один глаз у него вытек, на шее болтался обрывок волосяной веревки. Шатаясь, беглец старался уцепиться за выступ утеса, но силы покидали его, и он, царапнув камни в последний раз, сорвался на дно ущелья.

Девочка вскочила и увидела на противоположной стороне каньона группу всадников, столпившихся возле обрыва. Всадники были в одежде солдат, а между лошадьми стояли два индейца, опутанные арканами. Немного поодаль на огромном коне сидел монах. Солдаты везли добычу для монастыря.

Конча рассказала все падре Уриа, когда тот нашел ее наконец в лесу. Лицо преследуемого стояло перед глазами, она все еще видела, как цеплялись за камень окровавленные пальцы, видела солдат с арканами. Она ехала на лошади и горячо молилась донне, чтобы та приняла на небо убитого индейца.

Зато спустя два дня, когда ранним утром в монастырском саду среди отцветающих веток нашли повешенного на яблоне монаха, того, что ездил с солдатами ловить индейцев, Конча ничего сказала своему наставнику.

Медленно тянулись годы. Все так же дули ветры, зимние дожди сменялись летним зноем, по утрам клубился над равниной туман, по-прежнему сонной и однообразной была жизнь в президии. Лишь года через три, когда Конче исполнилось четырнадцать лет, из Монтерея привезли на быках несколько новых пушек. Возбужденный успехами Наполеона, испанский король Карл Четвертый объявил Англии войну.

Надо было подумать о безопасности колоний. Пушки привез родственник губернатора, молодой офицер дон Рамирец. Губернатор в письме намекал, что родственник мог бы стать женихом Кончи. Но артиллерист уехал ни с чем. Девушка, жадно расспрашивавшая его обо всем, что происходило в мире, через полчаса устала и разочарованно ушла из комнаты.

— Он дурак, мама, — сказала она донье Игнасии, с беспокойством ожидавшей результатов беседы. (Дон Рамирец, по словам губернатора, был богатым женихом.) — Он думает только о своих шпорах.

За эти годы Конча выросла, сделалась настоящей красавицей. Смуглое лицо ее немного похудело, глаза стали темнее и ярче, строгий пробор разделял ее густые волосы. Донья Игнасия не раз от восхищения и какого-то смутного беспокойства вздыхала, укрывшись в своей спальне.

После дона Рамиреца приезжали еще двое искателей руки и сердца «прекрасной Кончи», весть о которой уже проникла даже в Нижнюю Калифорнию, но девушка спряталась от гостей. В первый раз сказалась больной, а во второй упросила Луиса вывести лошадь за ограду крепости и ускакала в миссию.

— Разве мир так мал? — заявила она смущенному ее поступком падре Уриа. — Разве в нем не найдется ничего, кроме этой пыльной пустыни и ленивых коровьих хозяев, которые хотят жениться на мне?

Она сидела в темной комнате настоятеля и стегала себя по руке ивовым прутиком, сорванным по дороге. Потом вскочила, поцеловала руку старика и выбежала в сад.

Монах покачал головой, а спустя несколько минут, улыбаясь, смотрел, как маленькая красавица с невысохшим от слез лицом, сидела на дереве и ела грушу.

Миновал еще год, и снова ничего не произошло в ее жизни. Луис стал офицером, детские похождения прекратились. Конча реже бывала в монастыре, помогала следить за хозяйством, приказала индейцам выбелить заново церковь, посадить кусты роз над крепостными амбразурами, где установили привезенные пушки.

— Не будет видно с моря, — заявила она отцу.

Комендант прогнал непрошеных садоводов, но, когда гнев прошел, он подивился трезвому уму дочери. Вечером, перед отходом ко сну, он подарил ей молитвенник — маленькую семейную реликвию, которую до сих пор детям не разрешалось даже брать в руки.

Лишь на морской берег Конча ходила по-прежнему. Почти каждое утро, как