Исчадия техно - Артем Каменистый

— Да. И ступни у одного такого размера, что давно не видел подобных.

— Наш великан объявился.

— Похоже на то.

— Скажи, а могут шестеро человек, причем среди них были две женщины, перебить половину стаи, а вторую половину стаи заставить разбежаться?

— Не слышал о таком. Даже не знаю… Будь дело на удобном месте, и чтобы у каждого лук тугой, то еще можно. Но только сволки не глупы, и на отряд лучников в открытую не кинутся. А здесь такое и вовсе невозможно. Дело сразу после дождя было, ночью, в темноте. Вдали зверя не разглядишь, а вблизи одну-две стрелы разве что второпях выпустить успеешь. Еще если в латы облачиться целиком, вряд ли прокусят, а сам можешь кинжалами колоть. Только это вовсе будет чудно — никто давно такие доспехи не таскает, разве что в некоторых землях на турнирах. Неудобные они. Да и не было здесь ничего такого. Тут дело нечистое.

— Это и так понятно, но в чем именно?

— Раны у зверья диковинные. Будто от стрел, но не совсем. Я одну расковырял, и вот. — На ладонь Рамония упал чуть сплюснутый увесистый шарик, покрытый кровью. — С виду свинец, но как он попал так глубоко, не знаю. Еще стекла мутного осколок. Тоже в ране нашел. Как такое могло произойти? Тоже не знаю. У этих вот от копья отметины, а зато посмотри на вон того.

— У него голову расплющило.

— Верно. Будто положили башкой на наковальню и молотом врезали. Но не вижу я здесь ни молота, ни наковальни.

— Может, тот великан огрел чем-нибудь увесистым?

— Если так, то этот великан очень страшен. Не доводилось никогда про такие удары слышать. Я следы нашел — дальше они пешком пошли. Без лошадей ведь. В повозке крупы остались, овощей немного, овес кормовой, кувшины здоровые. Но самое ценное, похоже, с собой унесли.

— Сможешь идти по следу?

— Не везде. Горы близко, местами сплошной камень выходит. На нем не разглядеть ничего.

Рамоний повернулся к нетерпеливо переминавшимся с ноги на ногу добровольцам:

— Можете забирать, что хотите.

Цена даже зимней шкуры сволка невелика, а уж летняя почти даром идет, но жадное воинство, получив разрешение делать что угодно на поле чужой битвы, бросилось туда с радостными криками. Тут же послышалась ругань и завязалась вялая потасовка, на которую никто не смотрел. Подумаешь — не поделили что-то. Некогда отвлекаться на ерунду — надо хватать все, до чего загребущие руки дотянутся.

Шкуры хищников, конина, мокрый грязный овес — в хозяйстве все пригодится. За сутолокой жадно наблюдал шериф — хоть сам ничего не хватал, но явно планировал и себе долю заполучить. У этого прохиндея обязательно получится.

Рамоний брезгливо поморщился, отвернулся. Семнадцать добровольцев не внушали даже крохи доверия. Отребье, непригодное для драки в грязном кабаке, не говоря уже о большем. Из-за них ему тогда до утра пришлось задержаться в городке — раньше никак не получалось выйти. Не дожидаясь отстающих, бросились в погоню, в первый же день потеряв половину набранных. То лошадь захромает, то вдруг согласившийся было передумает и с бранью развернется или отстанет молча. Если первоначально сила казалась приличной, то вскоре луддит пожалел о своей поспешности — с ее остатками страшно даже подумать выходить на древних.

А после увиденного здесь стало еще страшнее. Это что же за создания, положившие тринадцать сволков и отделавшиеся всего лишь потерей лошадей. Да и то случайно — видимо, молодняк хищный порезвился, проигнорировав рык вожака бросаться исключительно на двуногих. Теперь беглецы не привязаны к дорогам — могут идти, где вздумается, не оставляя следов и свидетельств тех, кто их повстречал.

Хотя они и без того явно не боятся оставлять за собой натоптанную тропу. Чего стоит одна та плита на холме, исписанная нечестивыми письменами, похожими на латиницу, давно запрещенную как язык богослужений иноверцев. Рамоний на всякий случай переписал их себе, дабы показать мудрым братьям, втайне дивясь наглости беглецов. Улепетывают, но не стесняются такое за собой оставлять. Для чего? Насмехаются над погоней? Или ритуал богомерзкий проводили, без которого обойтись не могли?

Этого он не знал, но начал подозревать, что беглецами они себя не считают, раз ни во что не ставят погоню. Значит, они ее не боятся. Силу в себе чувствуют неодолимую.

И что прикажете делать, имея за собой двух братьев и семнадцать болванов, не пригодных вообще ни на что? Он бы их всех охотно обменял на остатки стаи сволков, даже понимая, что те, ослабленные потерями, схватку вряд ли выиграют. Но все равно шансов у зверья будет побольше, чем у этого отребья.

Добровольцев не жалко — ведь для того и набрали, чтобы мясом глупым поработали. Но как бы не пришлось к уже потерянным братьям прибавлять еще троих. Тем более если один из них ты сам — жить-то всем хочется, и перед собой можно в этом признаться.

Пустая земля, где мало кто живет, а те, которые все же соблазнились скудной местной почвой, поглядывают на Рамония косо и наотрез отказываются помогать в святом деле. Даже деньги их не соблазняют — после городка лишь троих смогли привлечь, да и те в тот же день отстали.

Ох, как все плохо…

— Места эти вроде бы по указу хозяина имеют, вот только указов разнообразных столько развелось, что небось в каждой земле по одному, отличному от других имеется, а то и по два припасено у самых запасливых. Все, кому не лень, время от времени объявляют, что земля между Мертвым хребтом и Подонцом принадлежит именно ему, а всякие посторонние поползновения запрещаются. Бумага на то и создана, чтобы ее марали дураки всех рангов — к делу она никак не относится. А дело такое, что нет здесь хозяина. Никакого нет. Люди есть, а вот хозяина нет.

— Так не бывает, — возразил Давид.

— Еще как бывает, — ответил на это Диадох. — Вот что, допустим, делает совет Новограда, которому вся земля окрестная подчинена? Городом, само собой, занимается, приглядом за шерифами в подчиненных городах и селах. Следят за дорогами, для чего на заставах у мостов собирают сбор необидный. Всем ведь понятно, что грунт подсыпать, канавы копать и мосты ставить кто-то один должен, причем серьезный, а не те, кто рядом в деревне на три двора живут. Строить если надумал, разрешение надо получить, небесплатное, ведь если земля невыкупленная, то запросто объявят самоселом и пожгут. Почта тоже дело нужное, потому как при станциях охрана имеется, и переночевать можно в тепле, не боясь, что гопы последнее отберут, а то и прирежут. Власть все ругать любят, но это же власть — от нее и польза немалая бывает, а не только разорение. Но здесь ее нет. Ты сам себе охрана — никто не поможет никогда. Не жди, что мост на тропе увидишь — никто их не строит. Дороги? Позабудь про них: бери фургон с колесами самыми большими и надейся, что степь будет ровной на всем пути. Станций почтовых тоже не встретишь.

— Раз власти нет, значит, никому эти места не интересны.

— Зачем говоришь так? Многим интересны. Ведь люди здесь часто шастают. Не совсем здесь, а чуть к югу, где поровнее, стада бизонов проходят в сезон. Там не охота, а работа каторжная. Народ их бьет столько, что мухи перестают летать — раздуваются от сожранного до размеров воробья и лапками кверху падают. Стервятники тоже пешком ходят, пузо по земле волоча. На шкурах и коже, что отсюда привозят, почитай, и поднялись южные территории. Воняет почему так мерзко возле пристаней? Потому как от кожевен дух приносит. Кожа всегда нужна, и чем больше, тем лучше: на одежду, обувь, упряжь, доспехи, меха кузнечные и много чего еще. Вот и выгодно получается ею заниматься. Охотники лагеря ставят, но подолгу в них не живут. Крестьяне тоже не селятся. Почему? Да твари часто забредают с юга, а это никому не нравится. Толпой охотятся люди, потом дружно уходят. Вместе не так опасно, а вот одиночке смерть верная, если наткнется. Даже без тварей опасностей хватает. Сволки за стадами бизонов ходят стаями неисчислимыми, лев степной может подстеречь, вода во многих местах плохая — хворают от нее сильно, а свежую биоту здесь ни за какие деньги не достать.