Призраки прошлого - Питер Джеймс

— Ты что, взбесилась, идиотка?

Он закричал, ударил ее ногой по лодыжке, по бедру. Сжавшись в клубок, она закрыла руками живот, отчаянно пытаясь защитить ребенка. А Дик пинал ее — в бедро, в плечо. Она отползла в сторону и каким-то образом сумела снова подняться на ноги, ухватив из-за спины попавшуюся под руку пилу. В бешенстве она замахнулась на бывшего любовника, и громадные зубцы впились в его шею, откуда хлынула струя крови. Дик повалился на землю. А она с размаху залепила пилой женщине в лицо, глубоко порезав той щеку. Ее соперница с криком отлетела к стене.

Увидев поднимающегося Дика, она схватила топор, ударила его в грудь, потом в пах и Дик скрючился, вереща и схватившись за низ живота. Кровь хлестала из него, как из лопнувшей трубы. Она снова размахнулась топором, но попала острием по электрической розетке на кирпичной стене за спиной Дика. С неистовым треском полетели во все стороны искры, послышался странный звук, словно зажглась газовая плита, — и дорожка огня промчалась по полу прямо к сену, взорвавшемуся огненным шаром.

Упав спиной в этот шар, Дик завизжал и задергал ногами. Женщина попыталась было отползти в сторону, но огонь поймал ее за шелковую блузку, и в одно мгновение на этом месте возникла сплошная завеса пламени.

Снаружи ржали лошади. Она побежала к двери. Джемма и вторая лошадь вставали на дыбы, натягивали привязи, пытались высвободиться. Уворачиваясь от копыт, она отвязала лошадей. Поводья хлестнули ее по рукам, когда животные галопом пустились к берегу. Позади нее стоял оглушительный шум. Спотыкаясь, она доковыляла по берегу к дому, поднялась по ступенькам и вошла в парадную дверь.

Телефон.

Она побежала в гостиную, озираясь, но не могла найти ни одного аппарата.

Телефон. Он ведь абсолютно точно был где-то здесь. Она вспомнила, что видела аппарат в спальне, и поднялась по лестнице. Он стоял на тумбочке около кровати. Она схватила трубку и несколько раз постучала по рычажкам. Пожалуйста. Пожалуйста. Ну же, ответьте мне скорее. О господи, ну ответьте же!

За окном слышались рев и треск огня. Она снова похлопала по рычажкам.

В зеркале туалетного столика она заметила собственное отражение. Ее лицо было испещрено полосами крови и черными пятнами.

— Дежурная, слушаю вас, — отозвался женский голос.

— Пожар! Элмвуд-Милл горит! Пожалуйста, приезжайте поскорее!

— Соединяю вас с пожарной бригадой.

Перед глазами у нее все расплывалось. Непонятная фигура показалась в дверях за ее спиной, принеся с собой запах дыма, прогоревшего дерева, прогоревшей соломы. И обуглившейся плоти. Она видела глаза, только глаза, как бы недогоревшие, смотревшие из почерневшей кожи.

Послышался звон. Взорвалось паутинообразными трещинками зеркало. Большой зазубренный осколок упал к ее ногам.

Она закричала.

— Оставайтесь здесь, Чарли, — сказал чей-то голос, неясный, слабый. — Вы должны пройти через это до конца.

Она повернулась. Держа в руках, с которых капала кровь, винтовку, женщина тщетно пыталась нажать на курок. Остатки ее сожженных волос напоминали щетину. Черное лицо покрылось волдырями, блузка прилипала тлеющими пятнами к почерневшей плоти. А изо рта вырывались завывания, подобные звуку сирены.

Опустив телефонную трубку, она отступила. Раскачиваясь и едва удерживаясь на ногах, обгоревшая женщина делала отчаянные усилия. В открывшемся затворе винтовки звякнула пуля и с глухим стуком упала на пол.

Она шарила по туалетному столику за спиной, ища, чем бы себя защитить, сшибая на пол щетку для волос, опрокидывая ту бутылочку с «духами». Заметив на полу осколок стекла, она подняла его и бросилась вперед, схватившись за винтовку и рухнув на пол вместе с соперницей.

Пальцы женщины вдавились ей в глаза, на секунду ослепив. Противница была сильнее, чем она предполагала, и, казалось, получала новую силу, раздирая ее ногтями, плюясь, прижимая свое покрытое отвратительными пятнами, обгоревшее лицо к ее лицу. Она ощущала мерзкое зловоние, которое словно бы шло из легких женщины. А та уже взобралась на нее, придавливая к полу, выкручивая из руки осколок.

Отчаянно отбиваясь, она видела красные глаза, способные свести с ума, видела яркий блеск осколка в обуглившейся руке. Вот он быстро скользнул вниз, и она ощутила мучительную боль где-то глубоко в паху.

— Ребенок! — закричала она. — Мой ребенок! Мой ребенок!

Снова вспышка. И этот яркий блеск.

— Не надо. Мой ребенок! Пощадите!

Обуглившаяся рука опустилась вниз. Боль была такой, как будто раскаленная докрасна кочерга расплавилась внутри живота, а теперь вот еще и начала извиваться там в разные стороны.

В черноте лица женщины появилась тоненькая полоска белого цвета.

Она улыбнулась.

И боль расплылась, а когда внутри снова начало палить и жечь, она приподнялась и испустила нечеловеческий вопль, который, как она успела подумать, должен разорвать ей горло.

А затем потеряла сознание.

В карете «скорой помощи» все тряслось и дребезжало. Оглушительный гул выхлопной трубы разносился по металлическим стенам, мешая, наряду с просачивавшимся внутрь дымом, медикам и полицейским, изо всех сил поддерживавшим в ней жизнь.

Бутылочки в металлических штативах бешено вибрировали, над ее головой раскачивался кожаный ремешок, каждый раз ударяясь о стойку с мягким чмоканьем, словно боксерская перчатка. Она скользила вперед, когда «скорая помощь» резко тормозила, потом ее бросало вверх, к борту, когда машина поворачивала, и шины скрежетали, словно бы тоже испытывая боль.

Четыре минуты. После того как умрет беременная женщина, у вас есть только четыре минуты, чтобы извлечь из нее младенца живым, а потом уже будет поздно. Именно об этом и думал сидевший рядом фельдшер. Она понимала, что читает его мысли, и могла прочитать мысли всех, пока парила наверху, рядом с крышей кареты «скорой помощи», поглядывая вниз, на свое тело, ну в точности как если бы наблюдала какую-нибудь пьеску с театрального балкона. Все, казалось, происходило где-то далеко-далеко внизу, и тем не менее ей слышно было каждое слово, она считывала каждую мысль. Чувствовала все, кроме собственной боли. Здесь, наверху, никакой боли не было, и это было хорошо.

«Не возвращайте меня обратно, — подумала она. — Пожалуйста, я не хочу возвращаться обратно, в это вот тело. Спасите ребенка, но дайте уйти мне. Хватит уже с меня боли и страданий».

С шеи фельдшера, нащупывающего ее пульс, свешивался стетоскоп. Полицейский одной рукой удерживал на ее лице кислородную маску, а другой прижимал толстый кусок бинта к ее паху. Поперек ее груди, вздувавшегося живота и бедра правой ноги, на котором краснело пятно, лежали полоски марли. Из раны в боку сбегали вниз, на подстилку, ручейки алой крови.

— Пульс становится слабее, — спокойно констатировал фельдшер. — Мы ее теряем.