Личная жизнь адвоката - Наталья Борохова

В больничном холле было пусто, и громкий цокот каблучков заставлял Дубровскую нервничать. Был тихий час, и пациенты мирно дремали после процедур в своих палатах. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из них решил, что по унылому коридору больницы шествует лошадь. Елизавета перешла на цыпочки, но так стало еще хуже. Бодрый марш хотя бы укреплял в ней уверенность в своих силах. Теперь же, крадучись, она сама себе напоминала диверсанта, осуществляющего вылазку в тыл врага. Так, может, в этом было все дело? Она шла на встречу с профессором Винницким, заранее зная, что он враг. Так зачем же она тогда шла к нему? Что она хотела получить от человека, едва пережившего гибель собственного сына и изолировавшего себя от мира, который для него стал постылым?

Дубровская упрямо пробиралась вперед, туда, где в конце коридора находилась платная палата профессора. Умом она понимала, что там ее ждет только разочарование, но, как ни крути, Винницкий являлся единственным свидетелем, не допрошенным ни следствием, ни судом. Елизавета не стала договариваться с ним о встрече, тем более ставить в известность Милицу Андреевну. Женщина сделала бы все возможное, чтобы воспрепятствовать ей. Впрочем, больной профессор вряд ли бы тоже горел желанием увидеть адвоката, защищающего на суде убийцу его сына.

Возле двери, выкрашенной в белый цвет, Дубровская набрала в грудь воздуха и не медля шагнула вперед. В нос ей ударил сильный запах какого-то лекарства. Больничная кровать, оказавшаяся напротив входа, была пуста. Лиза уже решила, что ученый ушел на процедуры, как вдруг едва слышное шевеление в углу палаты, за дверью, заставило ее вздрогнуть. На стуле, в недоступном первому взгляду уголке, сидел седой старик.

– Уф! – выдохнула она от неожиданности. Следующую минуту она и седовласый старец изучали друг друга. Дубровская с изумлением поняла, что странный пациент со всклокоченными волосами не так уж и стар. Во всяком случае, его глаза никак не вязались с неряшливой бородой, впалыми щеками и круглой сгорбленной спиной. Глаза его принадлежали, казалось, другому человеку, более молодому и энергичному, но сломленному в этот момент каким-то сильным горем. Спрашивать его имя было бессмысленно. Перед Елизаветой был профессор Винницкий собственной персоной.

Если Лизе, во всяком случае, было понятно, что она не ошиблась палатой и пришла туда, куда предполагала, то странный пациент нервного отделения не знал, кто нарушил его покой.

– Вы не врач, – сказал он, разглядывая ее синий строгий костюм. Лиза не стала нарочито надевать ничего яркого и жизнерадостного. Ведь она шла к человеку, душу которого навсегда завесила траурная пелена.

– Да. Я не врач, – сказала Дубровская, мучительно сознавая, что назваться все-таки нужно. – Я – адвокат.

– Вот как? – профессор думал, что уже никогда не сможет чему-либо удивляться. – Адвокат? Кого же вы защищаете?

Убийцу вашего сына.

– Я защищаю Еву, – сказала Дубровская, не веря особенно в то, что это имя ему что-то скажет. – Ева – это… Она…

– Не стоит объяснять, я знаю, кто она, – сказал профессор.

Елизавета проглотила комок в горле. Должно быть, сейчас ее попросят очистить помещение. Она была готова к любому приему.

– По мнению следователя, она убила моего сына Артема, – произнес он и вдруг впал в какое-то оцепенение. Профессор ушел в себя, и даже взгляд его молодых глаз разом обратился внутрь. Он смотрел на адвоката, но не видел ее. Его мысли перенеслись далеко, наверно, в прошлое, во времена, когда Артем был жив. В палате нервного отделения, в углу на стуле, осталась лишь пустая оболочка.

– Я так любил его, – произнес он, обращаясь даже не к Лизе, а к кому-то другому, чья незримая тень присутствовала сейчас рядом. Был ли профессор верующим, не знала даже Милица Андреевна. Но его слова предназначались не ей и не оробевшему адвокату, а кому-то третьему, в чье участие и милосердие он верил. – Он – мой милый мальчик с темными волосами, ни капли не похожий ни на мать, ни на отца. Мне всегда казалось, что судьба его будет особенной. Он был всегда так весел и смел. В нем не было ни моей рассудочности, ни материнской практичности. Он родился на свет, казалось, только ради того, чтобы брать от жизни самое лучшее… Как он был хорош в матроске, которую мать ему сшила на день рождения. Ему было всего пять лет, а я видел в нем храброго капитана, рассекающего моря. Мать, конечно, хотела для него чего-то другого, более земного. «У мальчика вероятно, то, что прокормит его самого и его семью», – произнес он, подражая, вероятно, голосу жены. – О, Милица всегда была слишком приземленной для того, чтобы мечтать о морях, океанах и дальних странах. Она пыталась вбить в него математику, надеясь, что когда-нибудь он станет банкиром или откроет собственный бизнес. Но репетиторы только разводили руками. У Артема не было ни усидчивости, ни желания заниматься цифрами. «Значит, он – гуманитарий!» – произнесла она с такой трагической ноткой в голосе, будто можно было подумать, будто ее единственный сын оказался геем. Перебрав все возможные специальности для людей, не знающих толк в математике, но дающих возможность заработать на хлеб с икрой, она вспомнила вдруг о профессии адвоката. «Почему бы и нет? Это выход, сильно не утруждаясь, обеспечить себе безбедную жизнь». – «А что, если у мальчика другое призвание?» – «Не болтай ерунды! Какой толк, например, от того, что ты занимаешься тем, что тебе нравится?» – «Какой может быть толк? – я был, как всегда, обескуражен. – Мне просто нравится моя работа». Но тем не менее выбор жены был неплох. Адвокат… Мой милый мальчик станет адвокатом. Кроме того, по мнению Милицы, Артем должен был защитить диссертацию. «Ты хочешь, чтобы он занялся наукой?» – спросил я ее, польщенный мыслью о том, что супруга вдруг вспомнила о моих предках – профессорах. Но она только недоуменно повела плечом: «При чем тут наука? Мальчику надо делать карьеру, а для этого нужна хотя бы кандидатская степень». – «А!» Но я желал мальчику лучшего и не стал противиться. Я верил, что у него все получится. Я так верил в него…

Профессор перевел недоуменный взгляд на Дубровскую, не понимая, видимо, что она делает в его палате.

– Извините, о чем мы с вами говорили? Ведь вы не врач?

– Нет, я – адвокат, – растерянно проговорила Елизавета. Она уже полчаса стояла перед профессором, слушая его воспоминания и не решаясь сесть или хотя бы облокотиться на спинку кровати. Ей было немного не по себе. Она не знала, как себя вести. Откровения Винницкого застали ее врасплох. Лиза решила ничем не обнаруживать свое присутствие, но теперь, когда ученый внезапно вынырнул из своего прошлого, ей стало вдруг неловко, словно она застала его обнаженным. По сути, так оно и было. Только профессор оголил не тело, а душу.

– Вы адвокат, – повторил Винницкий. – И вы защищаете ту женщину.

– Девушку. Она моложе вашего сына.

– Зачем вы мне об этом говорите? Мне-то до нее какое дело? – порывисто спросил он. – Я не хочу видеть ее или представлять себе, какова она есть.

Должно быть, профессор сознательно закрыл в своей памяти доступ к недавнему прошлому. Ему легче было вспоминать Артема в возрасте пяти лет, чем копаться в событиях последних нескольких месяцев.