Вишневый луч - Елена Черникова

- Всё? - лениво потягиваюсь я, делая попытку радоваться, что Петра нет рядом и можно потягиваться, быть опухшей, бесцветной, рыхлой. Любой.

А вот был бы Пётр, надо было бы бежать в ванную, брызгать в глаза ледяной водой и встречать пробуждение Петра сиянием чистых влюблённых очей, упруго звенящим телом, на всякий случай напряжённо готовым к объятиям. Пётр, как любой из них, по утрам весьма активен. Интересно, Оксана бегает для него брызгать в глаза ледяной водой?

Бабушка, естественно, слышит мои мысли. Она очень устала от меня, но мы ещё не заработали себе на дорожку, на разлуку, нам ещё маяться и маяться, и думать, и спорить. Собственно, у каждого человека так однажды случается: тело и душа в разладе и спорят. Потом это проходит.

- Ты мне надоела! - кричит бабушка. - Возьми лист бумаги, напиши что думаешь и довольно. Кончай со своими художествами.

- Пишу, - с готовностью подхватываю я. - "История и литература совокупно уже предъявили и описали все человеческие чувства и мысли. Все свободны. Далее нас ждёт высокий полёт на другие планеты, где мы пересидим многовековую зиму, пока Земля, замученная нами, будет на карантине ждать: когда же человек выйдет на новый духовный уровень..."

- О, какой ужас! - стонет бабушка. - Прекрати немедленно.

- Аминь.

- Молодец. Бальзака хочешь?

- Нет.

- Тогда слушай. "Человек обладает свойством, огорчительным для лиц, склонных к медитации, пытающихся найти смысл движения общества и подчинить движения рассудка законам развития. Какой бы важности ни был факт, даже если бы он был сверхъестественным, каким бы грандиозным ни было публично сотворенное чудо, молния этого факта, гром этого чуда утонули бы в океане морали, чья поверхность, слегка потревоженная каким-нибудь мгновенным всплеском, тотчас восстановила бы свою обычную размеренную жизнь". То есть будь ты хоть Христос, пришедший вторично, тебя уже не услышат и не заметят, потому что пиарщиков уровня Иоанна Предтечи, а тем более царя Ирода - уже нету.

- Слава Богу, я не Христос.

- Вот и умница, - миролюбиво сказала бабушка, словно ей только этой уверенности и не хватало.

- Бабуля-а-а! Доброе утро. Я встаю, - я действительно встала на пол и попрыгала.

- Ну-ну... - сказала бабуля и повесила трубку.

Снова всё было прекрасно, как в начале нашего повествования. Словно и не было потерь и ударов. Ни Петра, ни Давида. Только я и моя бабушка, моя душа. Всё - сначала. Хорошее утро!

Гитара-огнемёт надо мною сжалилась, и запотянулись мявкающие восточные звукоузлы. Помню-помню: систр - античный ударный музыкальный инструмент, он появился в Египте.

Хрустит песок, идёт верблюд, голова кружится от жары, от которой и немцу, и русскому смерть. Удары гулкого сосуда, в котором очень медленно покачивается густая вишнёвая кровь. Душа соглашается на тело, крепко подумав. Да?

Нет. Она выбирает себе жилище почти наобум. И кто сказал, что она никогда не ошибается адресом? И кто решил, что душа важнее жилища, и что у неё прерогативы, и что именно ей все лавры априори, и что её надо спасать как только она выбрала себе жилище?

Какая же она дура, если её надо спасать практически сразу! Вот лишь вселилась, младенец новорождённый и охнуть не успел, ещё и жиличку свою толком не знает, душу бишь, а её уже надо спасать от грехов, которых вроде бы нет!..

Бабушка, душа моя, жила себе своей жизнью и не спрашивала моего разрешения. Ни на что. Я умоляла её помочь мне, а она делала что хотела и плевать ей было на спасение, исходящее от меня. Ей, видимо, ещё до входа внушили, что я, её тело, временное и склочное пристанище, и меня надо потерпеть.

Что делает систр у меня на потолке? Откуда у моих соседей, не обезображенных ни интеллектом, ни образованием, ни достатком, откуда у них записи флейты на фоне систра? А может, у них не записи? Вдруг они сами заиграли на музыкальных инструментах мира? Мой младший сосед недавно из тюрьмы: вдруг его там научили чему-то вечному, кроме того, за что он сидел? Никогда не пойму. Интересно, а какие отношения у него с его собственной душой? О, завели орган. Ладно, смиримся. Я не могу отменить музицирование соседа. Я ничего не могу. Все фолианты мира, как сговорились, не отвечают на мои вопросы. Мимо проходят. Некоторые из них написаны мной. Там ещё хуже.

"Как мольба, тук-туки систр, приходи ко мне, мой ангел, я купила одну пачку воздуха, у меня на большее нет, одна мечта, приходи, я не хочу понимать того, чему учат психотерапевты, я не хочу знать, как безумна любовь. Я понимаю, что если ты, Пётр, откроешься и снимешь послойно эгоизм, снобизм, спесь и гонор, от тебя останется только кожаный ежедневник с медными уголками да Оксана под манишкой. Но я хочу видеть тебя каждый день! Я хочу быть твоим другом - без всяких подсказок психиатрии. Я поняла, зачем вообще венчание: соглашаясь на любовь к человеку, надо сообщить об этом Создателю. Вот - мы. Вот, ни от кого не таясь, мы устраиваем тут, на Земле, действующую модель рая, поэтому прости нас, грешных, мы всё будем делать по Твоей воле. Я хочу, чтобы мудрость двадцать первого века сменилась мудростью рая, когда всё было можно, кроме познания, самого тщетного греха. У нас любовь истрёпана, обезуникалена, - сказать стыдно. На могиле романтизма построили макдональдс. Наши мужчины и женщины совокупляются в понимании, что и так можно, и сяк можно, и развод не боль, и разрыв не царапина, кругом такая умная современность! И надо лишь тонко и вовремя сострить" - вот какой бредовый набор получился.

Прав отец Павел Флоренский: нельзя творить, пока живы чувства.

После молитвы Серафитуса, пишет Бальзак, - сначала "никакого ответа", а потом "...прозвучали трубы Победы, которую Ангел одержал в этом последнем испытании, отзвуки их достигли космоса, как звук от эха, заполнили его и заставили вздрогнуть вселенную..."

Ну вот, он верил. Он даже после "Человеческой комедии" верил. Правда, он любил Ганскую и посвятил ей своё откровение, Серафитуса.

Ты не любишь меня - и ладно. Ты мне не нужен. Это была последняя иллюзия. И я не нужна тебе. Я не даю тебе власти. Только могущество. Ты тоже, как бабушкин Давид, хочешь власти. А чем же в этом смысле хороша Оксана? Фитнесом?!

Бабушка позвонила мне в дверь. Я проснулась и открыла. Она вылила мне на голову ведро ледяной воды и пошла к себе. Я засмеялась и пошла вытираться, роняя капли на белый паркет. У меня белый паркет. Разве я вам ещё не говорила?

Потерпите, потерпите. Возможно, и это когда-нибудь кончится. Человеки смертны. Пётр - человек. Значит - Пётр смертен.

Джованни решил поспать. Всё равно ещё жить почти четверть века. Это же очевидно.

Подойдя к постели, он с удивлением обнаружил на своей подушке маленькое синее пушистое существо с округлым и парадно-белым брюшком. Существо сидело в позе лотоса, поджав нижние лапки, сложив крест-накрест ушки, смежив мохнатые седые веки, в десять рядов покрытые длинными белоснежными ресницами. Нос, огромный, как баклажан, грустно висел набок.