Пересыхающее озеро - Арнальд Индридасон

Рут пристально посмотрела на Сигурда Оли и повторила:

— Откуда такая злость?

— Я не хотел ссориться, — ответил Сигурд Оли. — Это вовсе не входило в мои задачи.

— Скажите, вы не помните человека по имени Лотар, который тоже был в Лейпциге? — спросила Элинборг, чувствуя себя страшно неловко. Она надеялась, что Сигурд Оли извинится и уйдет в машину, но он, не дрогнув, продолжал сидеть рядом с ней на диване и глазеть на Рут. Тогда она добавила: — Его звали Лотар Вайзер.

— Лотар? — повторила Рут. — Да. Он еще говорил по-исландски.

— Точно! — обрадовалась Элинборг. — Вы помните его?

— Плохо, — ответила Рут. — Он иногда ужинал с нами в студенческом общежитии. Но я была с ним едва знакома. Я страшно тосковала по дому и… Условия оказались не очень хорошими, плохое жилье и… я… Все это было не для меня.

— Безусловно, после войны не приходилось рассчитывать на многое, — поддержала ее Элинборг.

— Просто ужасно, — добавила Рут. — Восстановление Западной Германии происходило в десять раз быстрее, к тому же им помогали другие западные державы. В Восточной Германии все шло очень медленно, если вообще шло.

— По нашим сведениям, Лотар преследовал цель привлечь студентов к сотрудничеству с органами, заставить молодых людей участвовать в доносительстве, — вмешался Сигурд Оли. — Вас это как-то коснулось?

— Мы находились под колпаком, — ответила Рут. — Нам это было известно и ни для кого не оставалось секретом. Немцы даже придумали специальный термин — «гражданская бдительность», эвфемизм для контроля над личностью. Люди должны были добровольно сообщать о случаях отклонения от социалистического мировоззрения. Мы, естественно, так не поступали. Никто из нас. Я никогда не замечала, чтобы Лотар как-то особенно пытался завербовать исландцев. Ко всем иностранным студентам были приставлены так называемые опекуны, к которым можно было обратиться за помощью и которые следили за нами. Лотар считался как раз таким «опекуном».

— Вы поддерживаете отношения с вашими бывшими товарищами по Лейпцигу? — поинтересовалась Элинборг.

— Нет, — ответила Рут. — У меня уже давно нет никаких известий от них. Мы потеряли связь, во всяком случае, я. После возвращения из Германии я вышла из партии. Точнее, не вышла, но просто мой энтузиазм несколько утих. Можно сказать, я ушла в тень.

— Мы составили список студентов, которые находились в Лейпциге одновременно с вами: Карл, Храбнхильд, Эмиль, Томас, Ханнес…

— Ханнеса выгнали из университета, — прервала Рут Сигурда Оли. — Если не ошибаюсь, он прекратил посещать лекции по политинформации, не ходил на демонстрации по случаю Дня независимости и в целом выпал из компании. Мы должны были участвовать во всех политических мероприятиях. К тому же летом требовалось работать на благо социализма в деревне и в угольных шахтах. По-моему, Ханнес был не согласен с тем, что видел и слышал. Ему хотелось поскорее закончить учебу, но не вышло. Вам, возможно, стоит поговорить с ним. Если он еще жив. Я этого не знаю.

Рут перевела взгляд с Сигурда Оли на Элинборг.

— Может быть, вы нашли как раз его в озере? — предположила она.

— Нет, — уверила ее Элинборг. — Это не Ханнес. По нашим сведениям, он живет в Сельфоссе[23]и управляет отелем.

— Мне помнится, что, вернувшись на родину, он написал о своем лейпцигском опыте, и старые партийцы осудили его за это. Нацепили на него ярлыки предателя и лжеца. Зато консерваторы приветствовали точно блудного сына и чуть ли не на руках носили. Я даже вообразить не могу, чтобы это имело для него какое-нибудь значение. По-моему, Ханнес просто хотел рассказать правду, какой она ему представлялась, но и за это, естественно, нужно было заплатить. Я встретила его однажды спустя много лет. Он находился в страшно подавленном состоянии, стал замкнутым. Возможно, Ханнес думал, что я все еще состою в партии, хотя это было не так. Поговорите с ним. Он был лучше знаком с Лотаром. Я ведь провела мало времени в Лейпциге.

Когда полицейские уселись в машину, Элинборг набросилась с упреками на Сигурда Оли за то, что тот позволил себе смешать политические взгляды с уголовным расследованием. Нужно сдерживать себя и не набрасываться на людей, особенно на уважаемую и одинокую женщину.

— Что на тебя, собственно, нашло? — возмущалась Элинборг, когда они отъехали от дома. — Никогда не слышала такую чушь! О чем ты думал? Я тоже хочу знать, как и Рут: откуда такая злость?

— Э-э-э… не знаю, — отмахнулся Сигурд Оли. — Мой отец был таким коммунистом, каких свет не видывал, — добавил он, и Элинборг впервые услышала, чтобы ее коллега говорил о своем отце.

Едва Эрленд вошел в свою квартиру, как тут же зазвонил телефон. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, кто такой Бенедикт Йоунссон на том конце провода. В конце концов инспектор вспомнил, что это тот человек, который в свое время принял на работу Леопольда.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил? — вежливо осведомился Бенедикт, представившись.

— Нет, — ответил Эрленд. — Что-то…

— Я по поводу этого человека…

— Человека? — переспросил Эрленд.

— Из посольства ГДР или торгового представительства, ну, как его там… — запутался Бенедикт. — Тот, который просил меня принять Леопольда на работу. Он еще угрожал мне тем, что производитель в Германии может принять меры против нас, если я откажусь.

— А, — сообразил Эрленд. — Толстяк? Так что?

— Мне кажется, — сообщил Бенедикт, — что он немного говорил по-исландски. Даже, думаю, очень хорошо говорил на нашем языке.

С момента исчезновения Илоны недели проходили одна за другой в непостижимом кошмаре. Воспоминания о том времени каждый раз вызывали в Томасе дрожь.

Повсюду он наталкивался на неприязнь и полное безразличие лейпцигских властей. Никто не хотел ему объяснить, что случилось с Илоной, куда ее увезли, где держат, почему ее арестовали и какой отдел полиции занимается ее делом. Он обратился за поддержкой к двум университетским профессорам, но они заявили, что ничем не могут помочь. Он умолял ректора взять дело под свой контроль, однако тот отказался. Томас ходил к руководителю студенческой организации, «Союза свободной немецкой молодежи», с тем чтобы они сделали запрос, но его не стали слушать.

Наконец он позвонил в МИД Исландии, и там ему пообещали навести справки. Однако из этого ничего не вышло, поскольку Илона не была гражданкой их страны и молодые люди не состояли в браке. Исландское государство не видело никакого смысла вмешиваться в эту историю, к тому же оно не поддерживало дипломатических отношений с ГДР. Университетские друзья, земляки старались подбодрить Томаса, но они и сами были подавлены не меньше. Исландцы недоумевали, что могло стрястись. Возможно, произошла ошибка. Рано или поздно Илону отпустят, и тогда все должно проясниться. То же самое говорили и ее друзья, а также другие венгры, обучавшиеся в университете и не меньше Томаса жаждавшие получить ответы на вопросы. Приятели пытались утешить его и советовали сохранять спокойствие, в конце концов все разъяснится.