Вот идет Мессия!.. - Дина Рубина

Как только она заводит эту песню о хорошей каюте и шезлонге, я ее спрашиваю, – ты что, не нахлебалась?..

И в который раз: вдох – три минуты пустынной дороги, вдох – глухие заборы, помойки, ряды оливковых деревьев, поворот налево, вдох – запущенный пустырек с тремя старыми могилами, направо, вдох – вилла с цветными стеклышками в окнах террасы на втором этаже, магазин бытовых товаров, мечеть, поворот на шоссе и – выдох, выдох, вы-ы-дох…

Скоро отсюда выведут наши войска, вспомнила она, и тогда выдыхать совсем не придется. Зато Хаим перестанет останавливаться и раздавать солдатам булочки…

За постом прибавили скорость, проскочили Модиин, понеслись по свободному утреннему шоссе… Протикало шесть, Хаим включил радио – «Шма, Исраэль!» – ежедневная побудка голосом Левитана…

Затем широко разбросанные поля, Дерьмовый курган, шевелящийся на равнине, совершенно живой от копошащихся на нем мусоровозок и вечной колготни чаек над ним.

Мост «Ла Гардиа»…

– Зьяма, вот что, – сказал Хаим, подвозя ее к переходу. – Я возвращаюсь сегодня раньше, ты меня на тремпиаде не жди. Часам к семи там проезжают наши – Амос, Давид Гутман и Руги Иоханан. Так что, тебя подхватят.

– А ты поедешь один через Рамаллу? – спросила она.

– Возьму кого-нибудь на тремпе, – сказал Хаим. На переходе она обернулась, выхватила взглядом красный «рено», седую голову за рулем и, перейдя улицу, почему-то вновь оглянулась: Хаима уже не было…

* * *

– Делаем «стульчик». Стой так, дай руки. Эту клади сюда, а эту сюда. Понял? Витя, сосредоточься. Ты что – в детстве не делал «стульчика»?

– Нет, – сказал он. – В детстве я играл на скрипке, и дворовые дети мне кричали: «Жидочек, попиликай на скрыпочке!»

– А я-то как раз и была дворовой девчонкой. Ну, учись, а то мы до ишачьей пасхи не управимся: эту руку сюда, а эту сюда.

– Так делайте уже что-нибудь! – сказала Юля, одетая для выхода в свет. Ее требовалось снести с четвертого этажа к машине. Сегодня она должна была подписать в банке заветные бумаги на пришедшие дойче, мать их, марки.

Наконец сплели «стульчик», присели… но тут у Вити схватило спину, и он еле поднялся.

– Вот это моя жизнь! – сказала Юля со злорадством. – Когда мне надо подышать воздухом, он обязательно хватается за свой геморрой.

– Видала старую стерву? – спросил Витя.

– Давай еще разок! – сказала Зяма. Наконец Юля уселась на их сплетенные руки, обняла их за шеи и стала командовать спуском.

– Поворот! – кричала она. – Разворачиваемся!

Витя кипел и грозился сбросить ее в лестничный пролет.

Зяма успокаивала обоих.

На лестничной площадке первого этажа их кавалькада чуть не сбила алкаша-соседа. Он обалдело глядел им вслед, очевидно приняв эту странную группу за свою алкогольную галлюцинацию.

Перед дверьми банка Юле вдруг стало плохо. Лицо ее посерело, она опустилась на ступеньки и схватилась за сердце. Зяма ловко подложила ей под голову свою сумку.

– Витя! – сказала она. – Беги в банк, вызови «амбуланс».

Но Витя продолжал задумчиво стоять над скорченной Юлей.

– Вот интересно, – пробормотал он, – доживет она до подписи?

Зяма выпросила у кого-то из сотрудников банка сердечное, дала старухе, и та, повалявшись еще на ступеньках, постепенно отдышалась.

Это она назло, искренне уверял Витя.

После подписания бумаг (а оно вряд ли было менее торжественным, чем дипломатическая церемония подписания какого-нибудь мирного договора) они впихнули старуху в машину и поехали отметить радостное событие надвигающейся покупки лазерного принтера.

– Видишь, – сказал Витя, – это наглядная иллюстрация к поговорке «Нет худа без добра». Шесть миллионов должны были сгореть в их прекрасно сконструированных печах, чтоб через пятьдесят лет мы на смердящие марки их вонючих компенсаций купили отличный принтер!

– Чтоб ты лопнул! – проговорила Юля в сердцах. – Чтоб тебя разорвало за такие слова. Господи, прости ему его поганый язык!

– Дым, – почти весело ответил Витя, заворачивая на улицу Аяркон, – кульминация нашей истории – дым шести миллионов. Вот либидо этого мира, его подспудное сокровенное желание: превратить нас в дым. Поэтому я живу в этой идиотской стране, среди этих мудаков и кретинских мизрахов.

Они выбрали маленькое, не слишком роскошное кафе на улице Алленби.

– Если б не твой идиотский кашрут, можно было бы тут, за углом, съесть изумительный свиной стейк, который готовит один парень из Уругвая.

– Закажи, пожалуйста, цыпленка и заткнись хоть на минуту, – ласково попросила Зяма. – Юля, как вы насчет цыпленка?

– Только пусть он прожарит его хорошенько, чтоб это был-таки цыпленок. Скажите ему! Постойте, я сама скажу. Молодой человек! Крутите моего цыпленка дольше, дольше!

– Оставь его в покое, – сказал Витя, – он же не понимает по-русски.

– А что такого непонятного я сказала! – возмутилась старуха.

Принесли цыплят. Да, Витя знал не только злачные места, где готовили свиные стейки. И эта комедия с якобы случайным выбором маленького скромного кафе… Он, конечно, знал, что здесь подают отличных цыплят.

– Закажи мне пива, – попросила Зяма.

– Пива – к цыпленку?

– Тебе сказали – пиво, так пусть будет пиво! – встряла Юля.

– Смотри, как она быстро очухалась, – сказал Витя Зяме. – Я тебе говорю: она еще по мне будет свечи ставить. Мы еще заработаем на ней!

Юля оживленно улыбалась. Это кафе, Зяма, о которой она столько слышала и впервые сегодня увидела, прекрасно приготовленный цыпленок и даже смуглый молодой официант с серьгой в ухе привели ее в состояние тихого восторга. Она едва доставала подбородком до края стола и была удивительно похожа одновременно на Бетховена и на любопытного ребенка. Маленький любопытный Бетховен, дотянувшись до края стола, с жадностью осматривал все вокруг.

– Разрешите, я подложу вам свою сумку, – предложила Зяма, – так будет удобнее…

Усевшись на сумку, Юля проговорила с удовлетворением:

– А я весь день сегодня думаю: где я вас могла встретить? И только сейчас поняла, что – нигде.

– Юля, что я в тебе ценю – так это удивительную толковость.

– Но вы мне ужасно напомнили одного человека, которого я видела однажды… постойте… больше шестидесяти лет назад. И он был совсем наоборот – мужчиной… Не могу понять – почему вы его так напомнили…

А, он улыбался так же, как вы! Хотя его положение было такое, что не до улыбок. Его вели в тюрьму. А он улыбался.

– Берегись, – сказал Витя, – если она сейчас перехватит инициативу, она расскажет тебе про всех своих родственников до седьмого колена, ты цыпленка не почувствуешь.