Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

– Нет, – ответила Затевахина, – в этом нет нужды. Мы освободим площадь ровно через три дня. И, надеюсь, вы выполните условия по вашему первому варианту.

– Можете не сомневаться, милая Ася Ефимовна, – заверил Томский и добавил: – Дело ваше в надежных руках, и поверьте, мне чрезвычайно приятно было с вами общаться. Искренне завидую вашему супругу, Алексею Кирилловичу. – Он открыл дверцу автомобиля, выпуская Затевахину наружу. – С вами свяжутся, – он улыбнулся на прощание, подытоживая разговор: – Всего наилучшего…

На четвертый день после встречи на институтской стоянке Фира Клеонская, отправившаяся выгуливать собаку, наткнулась в подъезде на грузчиков, выносивших вещи из 16-й квартиры, той самой, в которой проживали Затевахины: Алеша и Асенька с детьми.

– Что такое? – спросила она Асю, руководившую выносом имущества.

– Ничего особенного, – не стала вдаваться в подробности та, – длительная командировка у Алеши за рубеж. Обмен затеваем, а пока новый хозяин въедет.

Еще через пару дней в доме поселился новый жилец, о котором удалось выяснить немного: то ли венгр, то ли другой иностранец, то ли из начальства, то ли кооперативщик из новых.

Собранные за эти дни сведения Фира слегка подправила самолично и донесла до Розы Марковны Мирской, соседке по дому и подруге родителей во времена, когда те были еще живы.

Итак, рассмотрев вопрос о несправедливости жизни в целом после того, как обрелась долгожданная свобода, Стефан Томский перешел к частностям. Укрепив рубежи на новом месте деятельности и заняв двухэтажное жилое пространство в Трехпрудном, он решил, что настала пора разработки и реализации плана отмщения человеку, от которого пострадал совершенно невинно, если называть вещи своими именами и отталкиваться от закона, и только от него.

Начать решил с легкого, но нервического для Чапайкина вмешательства в частную и имущественную жизнь. Для дела привлек пару опытных, старой школы, воров – задуманное было не для братков, в таком деле необходимо было сработать потоньше. Так и вышло – нажиться не удалось, зато удалось обидеть, а значит, уже частично наказать. Те, легко справившись с почти игрушечным замком и не обнаружив ничего имущественно привлекательного, прихватили небольшое денежное отложение вместе с незначительной по сумме сберкнижкой, но зато сдернули с генеральского мундира орденские планки, приложив их к взятым в ящике стола наградам и именному револьверу типа «наган».

Нельзя сказать, что таким результатом Стефан остался удовлетворен, как, впрочем, нельзя и отметить, что остался он весьма раздосадован. Все было не так, а совсем по-другому. Когда он понял, с кем имеет дело, и до него окончательно дошло, что Глеб Иваныч Чапайкин никакой не мздоимец, хоть и генерал-начальник, что этот человек, оказывается, совершеннейший бессребреник, что в его двухэтажной квартире, кроме пыльных деревяшек, черно-белого телевизора и разновеликих коробочек с лекарствами, и в помине не имеется того, ради чего хотелось жить в те времена и продолжать радоваться старости теперь, то резко насчет тактики своей мстительной передумал. Единственное, чего совершенно не допускал Томский, размышляя в долгой магаданской командировке над тем, кто есть кто и что кому в этой жизни потребно на деле, а не в силу должностных инструкций, это то, что первый зам московского УКГБ – идейный. А теперь это выходило именно так – коли не наворовал генерал со своей должности такого, чтобы сильно непрошеного гостя удивить. Нищий Чапайкин-то – нищий, а не вор.

Это было даже трогательно в какой-то мере: в доме срач, неметено, сказали посланники, а ордена начищенным сияют и сами коробочки без пылинки, одна к одной, из-под заботливой руки словно только-только. И с другой стороны, если так уж разобраться. Он был власть, Глеб Иваныч? Власть. Он был вор, Стефан Томский? Вор. Вор оказался хитрей. Власть обосралась, но отомстила. Все получили свое по закону жизни. По крайней мере, исходя из понятных правил – свой-чужой.

Короче говоря, передумал Стефан после организации непрошеного визита к пенсионеру. С местью повременить решил, отложить, если что, до лучших времен, а пока надумал вовсе другое – поинтересней стратегию применить, позанимательней, и гораздо дельней получится, если не забывать, что генерал Чапайкин – прямой путь в дом Розы Марковны Мирской. А там, очень хотелось надеяться, так и висят на стенах в целости и сохранности, начиная с прихожей, все они, все, о ком не забывал ни до, ни после лагеря, о чем не переставал думать и теперь, нередко восстанавливая в памяти славные времена работы своей нештатным искусствоведом под руководством чапайкинской супруги, как ее… Алечки, Алевтины, Алевтины Степановны, пышногрудой кряквы с тонкой мягкой кожей и запахом топленых сливочек из подмышечных впадин.

Томский взял лист бумаги, немного подумал, перекладывая с одного места на другое фрагменты прошлого, и в итоге перечислил письменно – так, на всякий случай, чисто для себя: Шагал, Пикассо, Юон – дважды, Кустодиев, Коровин, Маковский, Родченко, Попова, Серебрякова. Что еще? Что еще – не сохранила память или же не знал и в те времена. Но что касалось этих, помнил наверняка. Крайне интересно, что там теперь на месте из списочка, а чего нет, – оч-чень любопытно.

В дверь квартиры Чапайкина позвонили, когда он чайной ложкой доскребал подсохший творог из распластанной на кухонном столе бумажной завертки. Кроме вощеной творожной упаковки в позднем завтраке участвовал кефирный треугольник в паре со стаканом и подсохший ломоть от белого батона. Однако в глотку не лезло ни одно, ни другое – все, что принудительно вталкивал в себя, понимая, что чего-то все же надо есть, как бы там ни было, цеплялось за горло изнутри и не проталкивалось дальше, просясь обратно. Это было на третий день после кражи драгоценностей всей его жизни – правительственных народных наград.

В тот день, когда обнаружил сначала подпорченный дверной замок, а после замка не обнаружил всего остального дорогого, Глеб Иваныч сделал звонок в органы внутренних дел, как положено делать согласно правила гражданского поведения любому пострадавшему. Явившиеся милиционеры несколько часов провели в квартире генерала, осторожно интересуясь и выспрашивая про окружение, знакомых, про тех, кто навещает чаще других и мог бы, к примеру, знать домашние дела лучше прочих.

– Про оружие у Ежова можете поинтересоваться, а про домашние дела у покойной супруги, которой и так с шестьдесят третьего здесь не было и нет, – раздраженно ответил Чапайкин, не понимая, как этот сопливый лейтенант и двое с ним пацанов в штатском не отдают себе отчета в том, что нет и не было здесь никогда никаких посторонних, как нет и друзей никаких у него и тоже не было никогда. Да и какое такое окружение может у человека быть в восемьдесят пять лет, когда даже единственная родная дочь была здесь по случаю год назад исключительно с целью прописки на дедову жилплощадь дочки-соплячки. Собаку приволокли какую-то, бездарную, как сами они. Та чихала, чихала, так и села на пол ни с чем. А к концу второго часа молодой их, что вопросы свои так и сяк встраивал, спросил, не будет ли попить. Глеб Иваныч поднялся тяжело и принес стакан с крановой водой. А тот ухмыльнулся и поправил хозяина, что, мол, собачку я имел в виду, не себя. Псина их служебно-розыскная пить хотела, оказывается, а не сами они. А ему, стало быть, на словах передала или собачьим знаком своим милицейским пометила?