Век Екатерины Великой - София Волгина

В тот самый миг, когда колесница остановилась, луна очутилась как раз над ней, создав необычайно красивую картину. Кроме того, погода стояла прекрасная, было тепло, воздух дышал свежестью. Все, радостно восклицая, выскочили из-за стола, дабы ближе насладиться красотой. Когда представление завершилось, занавес опустили, и зрители паки расселись. Подали второе блюдо. Когда его заканчивали, послышались звуки труб и литавр. Вперед вышел скоморох, выкрикивая:

– Милостивые государи и милостивые государыни, заходите, заходите ко мне, вы найдете в моих лавочках даровую лотерею!

За столами радостно загудели.

С двух сторон декорации подняли занавеси, и гости увидели две ярко освещенные лавочки, в одной из коих раздавались бесплатно лотерейные номера для фарфора, находившегося в ней, а в другой – для цветов, лент, вееров, гребенок, кошельков, перчаток, темляков и тому подобных безделушек.

Среди гостей произошло нешуточное оживление. Не мешкая, они бросились к лавочкам. Когда они опустели, всех пригласили поесть сладкое, после чего начались танцы, продлившиеся до самого утра. На сей раз никакая интрига, никакая злоба не выдержали Екатерининского праздника. Его Императорское Высочество и все прочие находились в полном восхищении от него и то и дело хвалили Великую княгиню и ее праздник. Екатерина ни на что не поскупилась: и вино, и ужин, и десерт нашли великолепными. На праздник она потратила половину своего годового дохода, но не сожалела о такой растрате: ей необходимо было выиграть время, не портить паче отношения с Великим князем, дабы муж не сделал достоянием света, что ребенок, коего она родит, не от него. К счастью, Великий князь, как и все окружающие его голштинцы, в том числе и ее непримиримый враг Брокдорф, в течение нескольких дней не переставали восхвалять праздник. В тот день Екатерина записала в своей тетради: «Понеже на сем празднике было множество народа из всех слоев общества, и общество в саду было смешанное, и, между прочим, находилось много женщин, которые обыкновенно не появлялись совсем при дворе, то все хвастались подарками, выигранными в лото, и выставляли их. Хотя, в сущности, они были неважными, не дороже ста Рублев. Но они их получили от Великой княгини, и всем было приятно сказать: «Сие у меня от Ея Императорского Высочества, Великой княгини. Она сама доброта, она всем сделала подарки, она прелестна; она смотрела на меня с веселым любезным видом, она находила удовольствие заставлять нас танцевать, угощаться, гулять; она рассаживала тех, у кого не было места, она хотела, дабы все видели то, на что было посмотреть, она была весела»».

Словом, тот день Екатерина Алексеевна показала качества, коих прежде за нею не знали, и обезоружила тем своих врагов – что и было ее главной целью при устройстве сего праздника.

19-го августа, в день молебна по поводу сражения при Цорндорфе, Великая княгиня вновь дала большой обед Великому князю и его приближенным в своем саду в Ораниенбауме. Великий князь и вся его компания казались столь же веселыми, сколь и довольными, что уменьшило на время огорчение, испытываемое Великим князем от войны, развязавшейся между Россией и Пруссией. Всеобщая радость от успехов русского оружия заставляла его скрывать то, что жило в глубине его души: ему было больно оттого, что прусское войско, кое он почитал непобедимым, терпело поражение. Окромя того, Екатерина Алексеевна велела подать в тот же день жареного быка ораниенбаумским рабочим, достраивающим дворец для Великого князя. Но в день молебна Петр Федорович остался весьма доволен: он был любитель хорошо поесть в большой компании.

* * *

Несколько дней спустя после памятного обеда Малый двор вернулся в город, где занял Летний дворец. Здесь граф Александр Шувалов пришел однажды вечером сказать Екатерине Алексеевне, что императрица находится в комнате у его жены, и что она велела Екатерине прийти туда. Великая княгиня отправилась тотчас же в покои графа и графини Шуваловых, которые располагались подле ее комнат. Императрица находилась там совсем одна. Екатерина поцеловала ей руку, а государыня поцеловала невестку в ответ. По своему обыкновению, спросила:

– Как здоровье? Как ты себя чувствуешь в своем положении?

– Очень хорошо, Ваше Величество. Очень хорошо, благодарствую, – ответствовала Великая княгиня как можно жизнерадостнее. На душе же у нее кошки скребли, понеже она боялась: проницательная государыня спросит, на самом ли деле ее дитя под сердцем зачато от Великого князя. Елизавета Петровна могла задать такой вопрос без обиняков, но, тяжело сев в кресло, она пригласила ее устроиться напротив. Наконец удостоив ее своим милостивым взглядом, императрица повела разговор:

– Узнав, что ты желаешь со мной говорить, я пришла нынче проведать, чего же моя невестка желает от меня.

Екатерина сразу поняла, что речь идет о просьбе, кою она передавала через Александра Шувалова более полугода назад, о Брокдорфе.

– Да, Ваше Величество, прошлой еще зимой, видя непотребное поведение Брокдорфа, любимца Великого князя, я сочла необходимым поговорить об оном с графом Александром Шуваловым, дабы он мог предупредить вас, Ваше Императорское Величество. Граф спросил меня, может ли он на меня сослаться, и я ему сказала, что буде Ее Императорское Величество сего пожелает, то я повторю ей самой все, что я сказала, и все, что знаю.

– И что же ты знаешь? – устало спросила императрица с некоторым сарказмом.

– Сия история связана с высокопоставленным голштинцем, теперь безвинно заключенным, Элендсгеймом. Его посадили в тюрьму токмо по подозрению, без всяких доказательств его вины…

Рассказывая детали оного дела, Великая княгиня отметила про себя, что императрица едва слушала, теребя кружевные рукава своего платья. Государыня подробно расспросила об образе жизни Великого князя, о его приближенных, о Степане Апраксине. Екатерина правдиво рассказала все, что ей было ведомо. Разговор зашел о голштинских делах. Из некоторых подробностей Екатерина показала императрице, что знает их достаточно хорошо.

Слушающая раньше вполуха, Елизавета Петровна тут насторожилась, заметив:

– Вы, кажется, хорошо осведомлены об оной стране.

На что Екатерина простодушно ответила:

– Сие не было трудно, Ваше Величество, понеже Великий князь приказал мне ознакомиться с ее делами.

Изменившееся лицо императрицы показало, что признание сие произвело на нее неприятное впечатление. Сама беседа с государыней продолжилась на редкость сухо и холодно и состояла из вопросов и ответов, словно императрица вершила допрос. Прощание было такожде ледяным – настолько, что Екатерина Алексеевна почувствовала дрожь в коленях. Вернувшись к себе и хорошенько поразмыслив, она приписала холодность антипатии, кою Шуваловы, зная приверженность Екатерины к Бестужеву, внушили императрице Елизавете против нее. Очень скоро Екатерина убедилась, что сие оказалось началом больших неприятностей. Одно радовало: ни императрица, ни наследник не были озабочены вопросом, чьего же ребенка она носит. Пуще того, когда в начале зимы пятьдесят седьмого родилась дочь, Великий князь высказал радость. Ему понравилось, что девочку назвали Анной, и она стала полной тезкой его матери – Анной Петровной. Кроме того, наравне с женой он получил шестьдесят тысяч Рублев из казны – в качестве подарка за рождение Великой княжны. На сей счет Екатерина могла выдохнуть с облегчением. Однако, как и в прошлый раз, сразу же после родов ее оставили в родильной комнате, и ни императрица, ни муж к ней не подходили. Екатерина вновь оказалась в одиночестве. Правда, на сей раз у ее постели находились близкие ей придворные дамы – Мария Александровна Измайлова, Анна Никитична Нарышкина, Наталья Александровна Сенявина и единственный мужчина – граф Станислав-Август Понятовский. На сей раз Великая княгиня не удивилась, когда новорожденную Великую княжну немедленно забрала в свои покои императрица – так же, как и четыре года назад Великого княжича. В городе начались балы и фейерверки. Страна пышно праздновала рождение дочери в Великокняжеской семье.