Распускающийся можжевельник - Кери Лэйк

расширяются, а лицо приобретает нездоровый оттенок красного.

— Отпусти его. Голос сзади пробегает у меня по спине, и я оборачиваюсь чтобы увидеть Альберта Эрикссона, полностью одетого в форму, стоящего в начале переулка.

Прикусив губу, я переключаю свое внимание обратно на Дэмиана и разматываю тонкую тканую ленту, впивающуюся в его пищевод.

Он падает вперед, кашляя между тяжелыми вдохами.

— Гребаная сука!

Я засовываю болас в сумку и топаю по аллее к Альберту. Когда я пытаюсь пройти, он встает у меня на пути, выставив руку, чтобы преградить мне путь.

— Если тебе нравится трахаться в переулке, возможно, ты могла бы присоединиться к Дочерям.

Дочери — это группа женщин, отобранных самим Шоленом для привлечения талантов в сообщество, подобно какой-нибудь священной банде проституток. Их метод не является секретом: они отправляются в Мертвые земли вместе со стражами Легиона и заманивают незараженных потенциальных клиентов единственной вещью, которой так мало, как еды. Они носят платья с оборками и живут на виллах вместе со всеми другими надменными придурками, и как бы это ни было отвратительно, многие родители надеются, что их дочери однажды станут одними из избранных, точно так же как они хотят, чтобы их сыновья стали Легионом. Чтобы обезопасить себя внутри испорченной ткани Шолена.

— Я лучше буду потреблять собственную мочу и дерьмо до конца своей жизни, чем стану рабыней в платье.

— Следи за собой, Рен. Твой старик не будет рядом вечно, чтобы защищать тебя. Скоро ты останешься одна. Уязвимая. В отчаянии.

— Иди к черту, — говорю я, отталкивая его руку со своего пути, и направляюсь к грузовику.

В отличие от Дамиана, Альберт не женат ни на ком, кроме Легиона. То, что когда-то было дерзким ребенком, попавшим в неприятности со своими друзьями, превратилось в жесткого и лишенного чувства юмора сторожевого пса. По общему признанию, он единственный человек в этом сообществе, от которого у меня мурашки по коже, и он имеет на меня зуб с того самого дня, как напал на меня.

Эрикссоны — единственная трещина в моей броне. Единственная часть моей жизни, которая кажется выходит из-под моего контроля — веревка, которая порхает вокруг моей головы, дразня меня, чтобы я за нее ухватилась, но я не хочу этого делать из-за правды, которая лежит в конце. Именно Эрикссон-старший первым лишил меня невинности, а его сын Иван старший брат Альберта, полностью вырвал ее у меня из рук.

К счастью, их двоих редко можно увидеть по эту сторону стены, так что это всего лишь случайные акты запугивания Альберта и его приступы достойного удара злорадства за то, что он украл единственную в мире вещь, достаточно мощную, чтобы проникнуть в мое каменное сердце.

Шесть.

Я не могу даже мысленно произнести его имя без мучительной боли. Именно благодаря ему я наконец узнала секреты, которые папа скрывал добрых три года моей жизни. Воспоминания, которые я подавляла.

Я узнала, что мой улей в частности, был мишенью для набегов, из-за его близости к старой индейской резервации. Прион, вызвавший широкомасштабную вспышку, был извлечен из почвы и доставлен в подземную лабораторию, где его поместили в вирус для использования в качестве биологического оружия. По словам папы, это отдаленные потомки тех аборигенов, которые несут альфа-ген вместе с феромонами, которые позволяют им ходить среди Бешенных.

Никто из мальчиков из моего улья не выжил.

Папа все еще работает в лаборатории, хотя большая часть его исследований теперь проводится дома, из-за изнурительных последствий болезни, которую ему удавалось сдерживать ежедневными инъекциями антител. К сожалению, прион изменяет поверхность вируса, делая практически невозможным поиск лекарства.

И вот я жду того дня, когда у него начнется вторая стадия болезни и он больше не сможет помнить, кто я. В тот момент я поклялся убить его собственноручно.

Приезжая домой, я паркую грузовик на подъездной дорожке и останавливаюсь перед выходом. По небу вдалеке вздымаются столбы дыма, и когда узлы вины скручиваются у меня в животе, мне приходится отвести взгляд.

Иногда я чувствую себя как остальные невежественные ублюдки в этом месте, которые отказываются их видеть. Они отказываются верить или принимать, что невинным людям причиняют боль и пытают прямо за пределами их идеального маленького существования. Люди, которые не просили, чтобы их забирали из их семей и убивали. Община Шолен считает их дикарями, животными. Нецивилизованными и недостойными сострадания. Для них они монстры, ничем не отличающиеся от Бешенных, просто потому, что они носители Драги.

Но нет монстра более ужасающего, чем человеческое существо, которому не хватает сострадания.

Я была дикарем, прежде чем меня ассимилировали в образе жизни Шолен. Теперь я просто пленник, пойманный в ловушку их мышления. Дикари вызывают у них отвращение, потому что представляют собой ужасающую реальность. Без этих стен они были бы одними из них. Грязные. Голодающие. Зараженные. Борющиеся за выживание в суровом мире.

Если бы не папа, тайно трудящийся над лекарством в одном из немногих уцелевших учреждений в этой части страны, если не во всем мире, я бы выплеснула огненный коктейль через эту стену и сама сожгла это место дотла. Однако он слишком много работал, и его время на исходе. Он говорит, что близок, но боюсь единственное к чему он приближается с какой-либо уверенностью, — это смерть.

Я вхожу в дом, убираю птицу в коробку из-под мяса в холодильнике, чтобы она не остыла. Убавив температуру, готовясь к отбою, я направляюсь в кабинет папы.

Со стуком я распахиваю дверь и обнаруживаю его голову, прислоненную к столу, и струйку крови, свисающую с его губ.

— Папа!

Я бросаюсь вперед, опускаюсь на колени и трясу его, пока его глаза не открываются и он не садится из-за стола.

— О Боже, ты напугал меня. Я думала, ты был… Мертв. Я провожу рукой по его руке, чтобы немного унять панику, все еще бурлящую в моей крови.

— С тобой все в порядке? Ты весь горишь!

Тыльной стороной ладони он вытирает кровь с губ и прикрывает рот как раз вовремя, чтобы запечатлеть ужасающий приступ кашля на скомканной в ладони салфетке. Когда он вытаскивает его, белая бумага усеяна пятнами крови.

— Давай. Тебе нужно прилечь. Я просовываю свои руки под его и заставляю его встать.

— Я приготовлю прохладную ванну.

Он спотыкается, свисая с меня пока мы не добираемся до дивана в его кабинете, который стал его кроватью на последние шесть месяцев.

— Рен, я думаю пора.

— Я думаю, ты полон дерьма, — возражаю я, укладывая его на подушку. Я пересекаю комнату к маленькому холодильнику, откидываю дверцу и просматриваю множество шприцев, выискивая те, которые еще не расфасованы. Те, с надписанными от руки этикетками.

— Где антитело?

— Я перестал им пользоваться. Очередной приступ кашля заставляет его выпрямиться, и он снова прижимает салфетку к лицу.

— Как насчет того, чтобы вместо этого ты