Иван III - Николай Борисов

В этой сложной ситуации решающую роль должна была сыграть позиция самих новгородцев. Их единодушное стремление перейти под руку короля дало бы сильные аргументы литовским сторонникам военного вмешательства в конфликт. Напротив, враждебное отношение большинства горожан к Литве заставило бы короля воздержаться от войны с Москвой за Новгород.

Камнем преткновения для «литовской» партии в Новгороде и, напротив, — точкой опоры для «московской» партии был вопрос религиозный. Король Казимир держался католической веры, которая имела господствующее положение в польско-литовском государстве. Православные были оттеснены от власти не только в Польше, но и в Литве, и находились на положении людей «второго сорта». Да и само литовское православие, с точки зрения московских и новгородских ревнителей благочестия, выглядело достаточно сомнительно. Митрополит Григорий был учеником униата Исидора и сам более десяти лет пребывал в унии. Новгородский владыка Иона неоднократно клялся не вступать с ним в какие-либо сношения.

Узнав о посольстве от патриарха Дионисия к новгородцам с призывом признать духовную власть митрополита Григория, Иван III и митрополит Филипп немедленно обратились к новгородскому владыке Ионе с призывом не поддаваться на увещания Дионисия и посулы Григория. Что до самой Москвы, то Иван III запретил пускать в свои владения патриарших послов, а самого патриараха объявил «чуждым» русскому православию. При этом упор делался на тезис о «неполноценности» патриарха, поставленного на кафедру по воле турецкого султана, о его неправомочности ставить митрополита на Русь. Такое решение принял и собор епископов, срочно созванный тогда в Москве.

Судя по всему, новгородский владыка Иона, имевший добрые отношения с Москвой, которая активно поддержала его в борьбе с псковским церковным сепаратизмом, и не думал о переходе под власть литовского митрополита. Ситуация изменилась с его кончиной, последовавшей 8 ноября 1470 года (31, 284). (Некоторые летописи называют иную дату — 4 или 5 ноября (41, 171). Однако хронология последующих событий заставляет остановиться на первой дате.) Эта смерть подала новые надежды «литовской» партии в Новгороде.

(Понятно, что деление новгородцев на «московскую» и «литовскую» партии, принятое в литературе, достаточно условно. Ни Москва, ни Литва сами по себе не вызывали у кого-либо на Волхове особых симпатий. Речь шла лишь о различных путях защиты интересов новгородцев. Ситуация осложнялась тем, что население Новгорода было весьма пестрым и в социальном, и в этническом, и в религиозном отношениях. Архиепископ уже по самому своему положению главы боярской республики должен был искать компромиссы между враждующими сторонами.)

Московско-новгородский конфликт 1470/71 года — тугой узел противоречий. Распутать его полностью не представляется возможным из-за сбивчивости и неполноты источников. Однако главные нити событий прослеживаются достаточно ясно.

Еще летом 1470 года стало ясно, что Иван III, управившись с Казанью, разворачивает свою военно-политическую мощь на северо-запад, в сторону Новгорода. Заручившись поддержкой Пскова, он готовится к новому удару по «северной Флоренции»…

Средоточием антимосковских настроений в Новгороде был тогда расположенный на Неревском конце дом посадника Исаака Андреевича Борецкого. Сам хозяин к этому времени уже отошел в лучший мир. Делами заправляла его вдова — властная и энергичная «Марфа-посадница». Под ее рукой находились взрослые сыновья Дмитрий и Федор — такие же непримиримые враги Москвы, как и их мать. Вокруг них сплотилась та часть новгородского боярства, которая понимала, что на сей раз речь идет не о каких-то частых уступках великому князю Московскому, а о самом существовании Новгородской боярскол республики.

Не желая покориться надвигавшейся московской диктатуре (равно как и терять свои исконные права и привилегии), сторонники Марфы Борецкой видели единственный выход в том, чтобы обратиться за помощью к другому монарху — королю Казимиру IV.

Враждебный Новгороду московский летописец рассказывает, что, получив в конце 1470 года грамоту Ивана III, в которой тот в весьма высокомерном тоне призывал нареченного владыку Феофила в Москву на поставление, новгородские патриоты «начаша нелепаа, и развращеннаа глаголати и на вече приходящи кричати: „Не хотим за великого князя Московского, ни зватися отчиною его. Волныи есмы люди Велики Новъгород…“» (31, 284). (В действительности антимосковские выступления начались несколько раньше — летом или осенью 1470 года, когда владыка Иона был еще жив.) На вечевой площади разгорелись жаркие дебаты, порой заканчивавшиеся кровопролитием. Сторонники Москвы призывали сохранять традиционный пиетет по отношению к великому князю Владимирскому и митрополиту «всея Руси». Однако их голоса тонули в многоголосом реве толпы: «За короля хотим!!!».

В борьбе за власть Борецкие прибегли к традиционному для всех демократий способу межпартийной борьбы — подкупу. Московский летописец возмущается тем, что новгородские «изменники» начали «…наимовати (нанимать. — Н. Б.) худых мужиков вечников, на то за все готови суть по их обычаю» (31, 284). Наемные демагоги ударами колокола созывали вече и принимались выкрикивать антимосковские речи. Все возражения сторонников другой партии встречались воплями, криками, свистом, а порой и камнями. «И те наймиты… каменье на тех метаху, которые за великого князя хотят» (31, 284).

Трудно поверить в то, что «московская» партия в Новгороде была более разборчива в средствах, чем «литовская». Однако «западники», кажется, оказались богаче. Да и сам призыв «долой!» (в данном случае — долой верховную власть Москвы) обычно оказывается более привлекательным для толпы, чем призыв к спокойствию и сохранению традиционного порядка вещей. И хотя правом решающего голоса на вече обладали далеко не все, кто приходил на площадь, — настроения толпы не могли не влиять на исход дебатов. В итоге споры разрешились отправкой посольства к королю Казимиру IV. Двое именитых новгородцев («житьих людей») — Панфил Селивантов и Кирилл Макарьин — поехали в Литву. Король принял их с честью и, выслушав их прошение, отправил в Новгород на княжение литовского князя Михаила Александровича (Олельковича). Этот князь по вероисповеданию принадлежал к православию, а по родственным отношениям доводился двоюродным братом великому князю Ивану III. (Матерью Михаила была княгиня Анастасия Васильевна — родная сестра Василия Темного, выданная замуж за киевского князя Александра Владимировича.) Все это делало его наиболее подходящим кандидатом на новгородский стол.

Кажется, «литовская» партия в Новгороде была сильно разочарована результатом посольства. Король явно не хотел впутываться в конфликт. Вместо войск он прислал князя Михаила с неопределенными полномочиями. Приезд Михаила в Новгород не представлял собой чего-то необычного: литовские князья и прежде время от времени получали «в кормление» новгородские «пригороды» (Ладога, Копорье, Орешек, Корельский городок). Получали такие «кормления» и князья белозерского и смоленского дома, призванные уравновешивать на северо-западных рубежах влияние литовцев (171, 90–99). Однако каждый раз приглашение Гедиминовичей на новгородские «пригороды» имело явный политический подтекст, служило своего рода предупреждением для слишком настойчивой Москвы..