Лицо в темноте - Нора Робертс

Тот невидящими глазами уставился перед собой, письмо лежало у него на коленях. Когда он повернулся к Эмме, у нее сжалось сердце.

— Ты знаешь?

— Да, он сказал мне. — Не зная, что делать, она взяла его за руку. — Мне очень жаль, Джонно. Очень жаль.

— Люк беспокоится обо мне. Хочет, чтобы я обязательно сдал анализы. И он… он успокаивает меня, что не распространялся о наших взаимоотношениях. Господи Иисусе, — хрипло засмеялся Джонно, откинув голову на спинку. — Умирает, но хочет, чтобы я знал: моя репутация не пострадала.

— Для него это имеет значение.

У Джонно запершило в горле. Поняв, что сейчас заплачет, он глубоко затянулся.

— Люк не был мне безразличен, черт возьми. Теперь он умирает, и что я должен сказать? Благодарю, старина. Чертовски благородно с твоей стороны унести мою тайну в могилу.

— Не надо, Джонно. Для него это очень важно. Люк хочет отдать все свои долги. Ему необходимо рассчитаться со своими кредиторами.

— Будь проклята эта зараза!

В Джонно бушевали горе и ярость. Они душили его, не находя выхода. Прокляв болезнь, он не испытал облегчения, как не испытал его, когда проклял судьбу, поняв, что сотворен геем. Достав новую сигарету, он пытался дрожащими пальцами совладать с зажигалкой.

— Месяцев шесть назад мне за большие деньги тайно уст роили сдачу анализов. Я чист. — Втянув дым, он скомкал письмо. — С моей иммунной системой все в порядке. Никаких проблем.

Эмма поняла, и ее голос прозвучал резко:

— Глупо чувствовать себя виноватым, если у тебя все в порядке.

— Где справедливость, Эмма? — Разгладив письмо, Джонно аккуратно сложил его и убрал в карман. — Где, черт возьми, справедливость?

— Не знаю. Когда убили Даррена, я была еще слишком маленькой. Но потом я сотни раз задавала себе этот вопрос. Почему люди, которых мы любим, умирают, а мы — нет? Монашки говорят, что такова воля господа.

— Этого недостаточно.

— Да, недостаточно. Люк в Нью-Йорке. — Наверное, она с самого начала знала, что скажет ему. — Остановился в «Плазе». Он не хотел, чтобы я говорила тебе.

— Спасибо. — Джонно крепко пожал ей руку.

Когда лимузин остановился у дома ее отца, Джонно поцеловал Эмму:

— Скажи Брайану… скажи ему правду. Я вернусь через пару дней.

— Хорошо, — ответила она и проводила взглядом лимузин, скрывшийся в пелене дождя.

Поставив широкоугольный объектив, Эмма устроилась перед сценой лондонского «Палладиума». Да, «Опустошение» на репетиции выглядит так же динамично, как и на концерте. Она была довольна снимками и намеревалась еще поработать в лаборатории.

Но сейчас, пока музыканты ушли на часовой перерыв, она снимала пустую сцену, инструменты, усилители, шнуры. Здесь были электроорган, рожки, даже рояль. Но в данный момент ее интересовало другое. Она хотела увековечить свой взгляд на процесс создания музыки.

Покрытый шрамами «Мартин» заставил Эмму вспомнить о человеке, который на нем играет. Стиви такой же потрепанный в сражениях и блистательный, как и его инструмент, с которым он не расстается уже двадцать лет. Ремень, бросающийся в глаза яркостью красок, она подарила Стиви на последнее Рождество.

Тут же стоял перламутровый «Фендер» Джонно. Рядом с «Мартином» он выглядел легкомысленным и фривольным. Как и его хозяин, скрывающий лучшие свои качества под блестящим лаком.

На ударной установке Пи Эм было написано название группы. Издалека установка казалась совершенно заурядной, но при ближайшем рассмотрении становились видны сложные устройства барабанов, подставок и тарелок. Предусмотрительно запасенные три комплекта палочек, сверкание хрома.

Наконец сделанный на заказ «Гибсон» отца. Простая гитара рабочего человека на строгом черном ремне. Но дерево сияло тусклым золотом, а когда он трогал струны, от голоса инструмента наворачивались слезы.

Опустив камеру, Эмма нежно провела рукой по грифу и тут же отдернула ее. На миг ей показалось, что своим прикосновением она оживила гитару. Почувствовав себя идиоткой, Эмма взглянула налево. Музыка доносилась оттуда, и она действительно казалась волшебной.

Тихо пройдя по сцене, Эмма направилась в ту сторону.

Перед дверью гримерной на полу сидел какой-то парень. Его длинные изящные пальцы ласкали струны, как тело возлюбленной, и он тихо напевал:

Пока ты спала, я лежал без сна.

Лунный свет падал на твое лицо,

Играя ангельскими волосами.

Глядя на тебя, я вздыхал и загадывал желания:

Прокрасться бы в твои сны и остаться там навеки с тобой.

Голос у парня был теплый и мягкий. Темно-русые волосы скрывали лицо. Боясь его потревожить, Эмма осторожно присела и навела на него объектив. Когда щелкнул затвор, парень вскинул голову.

— Извините. Я не хотела мешать.

Глаза у него оказались золотые, как и волосы, а лицо соответствовало голосу: поэтически бледное, гладкое, глаза затенены длинными ресницами, пухлый, четко очерченный рот.

— Ни один мужчина не может думать о вас как о помехе.

Он продолжал перебирать струны, внимательно изучая Эмму, которую уже видел, но впервые у него появилась возможность рассмотреть ее вблизи.

— Привет. Меня зовут Дрю Латимер.

— Здравствуйте… О, конечно, я должна была узнать вас.

«И узнала бы», — подумала Эмма, если бы не ее потрясение. Она протянула Дрю руку:

— Солист «Дороги в ночлежку». Мне нравится ваша музыка.

— Спасибо. — Так как он не отпустил ее руку, Эмме пришлось сесть рядом с ним. — Фотография — это увлечение или профессия?

— И то и другое. — Сердце у нее колотилось, ибо Дрю продолжал ее изучать. — Надеюсь, вы не против, что я сфотографировала вас.

— Скорее рад. Почему бы вам не поужинать со мной сегодня вечером и не сделать еще несколько сотен фотографий?

— Даже я не фотографирую так много за едой, — засмеялась Эмма.

— Тогда оставьте аппарат дома.

— У меня дела.

— Тогда завтрак? Обед? Съедим на двоих шоколадный батончик.

Улыбнувшись, Эмма встала:

— Я знаю, что вам едва хватит времени на шоколадный батончик. Завтра вы разогреваете публику перед «Опустошением».

Дрю не выпускал ее руки:

— Может, я проведу вас на концерт, а потом мы что-нибудь выпьем?

— Я и так иду на концерт.

— Так, кого мне нужно убить? — Расстегнутая джинсовая рубашка обнажала бледную гладкую кожу. Одно ловкое движение, и он уже стоял рядом с Эммой. — Вы же не собираетесь покинуть меня накануне такого значительного события в моей жизни, правда? Мне нужна моральная поддержка.