Слепой. Один в темноте - Андрей Воронин

– Что ж, приходится признать, что парень действительно шустрый, – сказал Федор Филиппович, глядя мимо Глеба на разворачивающуюся внизу панораму Москвы, которая отсюда, с Воробьевых гор, сегодня открывалась не хуже, чем сто лет назад. – Он тебя едва не обскакал. Если бы не отчетливая работа службы безопасности, мы с тобой сейчас обсуждали бы не план дальнейших действий, а некролог господина Вронского.

Глеб слегка пожал плечами, как бы говоря: сделанного не вернешь. Особенно если сделано это не тобой…

Что до отчетливой работы службы безопасности, то ничего иного Глеб от нее и не ожидал. Возглавлял упомянутую службу Дмитрий Иванович Кривошеин, в бытность свою офицером внешней разведки неоднократно удостаивавшийся не только устных похвал начальства и даже первых лиц государства, но и боевых орденов. Что заставило этого грамотного, прошедшего огонь, воду и медные трубы боевого офицера-разведчика в шаге от генеральского звания покинуть службу, Глеб не знал. Произошло это сугубо добровольно, без малейшего нажима со стороны командования или, упаси бог, какого-то скандала. Напротив, Кривошеину настойчиво предлагали остаться, суля звания и должности, но он ушел в отставку, едва достигнув установленного законом рубежа выслуги лет, и уже через полгода сделался единовластным начальником довольно серьезной силовой структуры, которую Вронский именовал своей службой безопасности.

При Кривошеине эта структура стала еще мощнее, но не за счет увеличения численности или внедрения новых технологий (которые и без него внедрялись технической службой холдинга едва ли не раньше, чем разработчики успевали получить за них деньги), а за счет его умения руководить людьми, предвидеть опасность задолго до ее возникновения и направлять усилия коллектива в нужное русло. Словом, он был опытный разведчик, прирожденный командир и при этом умница, что делало его по-настоящему опасным противником.

По поводу причин его ухода из разведки говорили и думали разное. Федор Филиппович, например, явно упрощая ситуацию, неприязненно утверждал, что бывший полковник просто погнался за длинным рублем. Глебу доводилось слышать другое. Говорили, что будто бы в погоне за одним высокопоставленным эмиссаром Аль-Каиды Кривошеина занесло в Чечню в самый разгар контртеррористической операции. И якобы кое-что из увиденного там основательно поколебало устои мировоззрения этого представителя высшей армейской элиты, мастера перевоплощений, тончайших интриг и наносимых с хирургической точностью микроударов, любой из которых мог незаметно для постороннего глаза, без бомбежек, массированных ракетных обстрелов и намотанных на танковые гусеницы человеческих кишок изменить весь ход мировой политики.

Так все это было или не так, Глеб не знал, да его это, по большому счету, не очень-то и интересовало. Противник, будь он хоть семируким чудищем о трех головах, всегда найдет, что сказать в доказательство своей правоты. «С нами бог», – было выбито на пряжках поясных ремней у солдат вермахта, и большинство из них свято в это верило. Более того, их командиры сплошь и рядом являлись честными служаками, грамотными офицерами и в высшей степени порядочными, интеллигентными людьми, достойными продолжателями многовековой традиции прусского офицерства и тевтонского рыцарства. Дело не в том, хорош ты или плох, а в том, на чьей стороне дерешься. И, если быть до конца честным хотя бы перед собой и не бояться обвинений в попытке осквернить святыни, не так уж важно, за правое дело ты сражаешься или нет. Историю пишут победители, которых, как известно, не судят. То есть главное – одержать победу, а правым ты станешь автоматически, по умолчанию…

Так вот, что бы ни говорили об отставном полковнике Кривошеине, противником он был сильным, и одержать победу в единоборстве с ним представлялось делом нелегким. И неудачная попытка того, кого Глеб уже привык мысленно называть своим конкурентом, еще раз блестяще это доказала.

– Какие-нибудь подробности известны? – спросил он, не особенно рассчитывая на развернутый, содержательный ответ.

– «Какие-нибудь» – да, известны, – вопреки его ожиданиям, в усвоенной в последнее время немного сварливой, стариковской манере откликнулся Потапчук.

Ветер трепал все еще красиво вьющиеся и достаточно пышные, но уже заметно поредевшие и, как инеем, побитые сединой волосы на его голове, норовя поставить торчком воротник генеральского пиджака. Закатное солнце окрасило в розовый цвет виднеющиеся далеко внизу стены и башни города, зажгло ярким малиновым светом тысячи окон, заставило засверкать луковичные купола церквей. Позади раздавались шаги, молодые голоса, смех; рокотали по стыкам тротуарных плиток катки роликовых досок, шуршали шины велосипедов, обрывками долетала музыка, да изредка, деликатно шелестя работающим на малых оборотах двигателем, проезжал случайный автомобиль. Над рекой, ловя распахнутыми, чуть подрагивающими парусами крыльев тугой ветер, парили чайки, кроны деревьев стали заметно темнее и гуще, и откуда-то волнами накатывал густой запах цветущей сирени – первая и самая верная примета наступившего лета.

Подавив неуместный порыв дружески положить Федору Филипповичу на плечо ладонь и задушевным тоном спросить: «А может, по пивку, товарищ генерал?», Глеб заставил себя сосредоточиться на происходящем и осторожно поинтересовался:

– И что же произошло?

– Ничего особенного, – проворчал генерал. – За исключением того, что этому шустрому стервецу удалось ускользнуть из уже захлопнувшейся мышеловки. Вчера, накануне гражданской панихиды по Фарино, охранники Вронского осмотрели арендованный для ее проведения зал и прилегающие к нему помещения. В одной из кабинок мужского туалета, в смывном бачке, обнаружился тайник, содержавший два баллона «черемухи», противогаз, «TT» с глушителем и стандартные наручники.

– Черт, – пробормотал Глеб. – А я, признаться, планировал что-то как раз в этом роде. Только без наручников, естественно, мне с этим уродом говорить не о чем… А потом подумал: да мало ли?.. И не стал.

– Если бы ты действовал так примитивно, я бы в тебе разочаровался, – заявил Потапчук. – Кроме того, тебе вряд ли удалось бы оттуда уйти. Ты, прости за откровенность, уже не молод и давно отвык драться голыми руками.

Глебу было что на это возразить, но он не стал затевать бесполезный спор. Тем более что в словах Федора Филипповича, увы, содержалась изрядная доля горькой правды.

– Кстати, – сказал он, – а откуда такие подробности? Мне кажется, это не та информация, которую можно почерпнуть из газет.

– Так ведь и я не в собесе работаю, – напомнил генерал. – На церемонии присутствовал наш человек. Когда все немного успокоились, он расспросил одного из охранников, ну, и… Словом, этот тип проник на церемонию по пригласительному билету, выданному на имя некоего Ивана Распопова, поэта-песенника. Сам Распопов к этому