Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

пронесла Татьяна Григорьевна преданность Александру Скрябину; эта подвижница сделала все, от нее зависящее, чтобы имя великого русского композитора заняло достойное место в истории отечественной музыкальной культуры, и не только отечественной. <…> Она отмечала, что в его музее все должно быть устроено так, чтобы каждый мог ощутить живого человека, близкого и чуткого. <…> „Поэтому в комнатах Скрябина нет этикеток, ведь это вносило бы мертвенность“. При Шаборкиной Музей А. Скрябина был „отдушиной“ для творческой интеллигенции. Здесь читали лекции опальные профессора Московской консерватории, собирались и проводили свои вечера приверженцы теософии; здесь проходили вечера памяти Бориса Пастернака. Часто играли Владимир Софроницкий, Мария Юдина, Генрих и Станислав Нейгаузы… <…> Всегда собирались и отмечали Рождество, с которым совпадал день рождения А. Скрябина»[411].

В 1944 году Сергей Николаевич Дурылин и Мария Александровна Скрябина (1901–1989) — дочь композитора, научный сотрудник в музее отца, работали над моноспектаклями «Скованный Прометей» по Эсхилу и «Орлеанская дева» по Шиллеру (с небольшими музыкальными набросками). С. Н. Дурылин писал сценарии, а М. А. Скрябина осуществляла монтажи[412].

Воспоминания о С. Н. Дурылине

Это был грозный 1941 год. После взрыва, разрушившего театр Вахтангова и прошедшего волной по всей улице Вахтангова, остались оскальпированные дома без стекол. <…> Небольшой двухэтажный дом, в верхнем этаже которого — Квартира-музей А. Н. Скрябина, тоже стоял без стекол. <…> Через три дня все ценности музея были эвакуированы; остались только рояли и хрупкие стеклянные шкафы в кабинете композитора.

Музей Скрябина, как и все другие музеи, перешел на полуконсервацию. Посетители в музей не приходили, но общение с внешним миром не прерывалось: в эти дни музей организовывал концерты и проводил цикл интереснейших лекций, лектором был Сергей Николаевич Дурылин. Не помню, при каких обстоятельствах познакомилась я с Сергеем Николаевичем, но лицо его запечатлелось раз и навсегда. Высокий лоб, ясные, излучающие свет глаза, улыбка радостно-приветливая, завоевывающая доверие с первого взгляда.

Лекции читались раз в неделю, по вторникам: «Образ Прометея в литературе»[413]. Почему-то особенно запомнилось: на улице лютая зима, морозы доходили до 35˚. В одной из комнат музея, отапливающейся двумя электрокаминами (отопление часто не работало), собиралась небольшая аудитория: человек 30–40, большей частью — молодежь, но были и пожилые, умудренные жизнью. Сергей Николаевич сидит за круглым столом спокойно и уютно. Образ Прометея, зародившийся в Древней Элладе, прошел по всей многовековой истории человечества как трепетный огонь творчества, как подлинно человеческое в человечестве.

Каждая лекция — чем была она для нас? Имели ли эти лекции только познавательную ценность? Нет! Они были для каждого откровением, совершенно непонятным образом дававшим ответы на вопросы самые глубинные, внутренние, словно Сергей Николаевич был в курсе самых интимных переживаний нашей души, давая ответы на все вопросы, на все, недоступное высказыванию. <…>

Сергей Николаевич называл Музей Скрябина «прекрасным оазисом», не подозревая, по свойственной ему скромности, что большая доля прекрасного в жизни музея вызвана им, его лекциями, всей его светлой человечностью, излучающейся навстречу каждому. <…>

Сергей Николаевич чувствовал, что значили для нас его лекции, и иногда совершенно больной, невзирая на погоду и на трудности пути (он жил за городом), пользуясь помощью своей верной спутницы жизни Ирины Алексеевны, которую он звал своими «глазами и руками», был всегда на месте в назначенный день и час.

Нельзя, говоря о Сергее Николаевиче, не упомянуть об Ирине Алексеевне, его друге и жене. Неизменно приветливая, бодрая и деятельная, она всюду сопровождала его, помогая и в жизни, и в творческой деятельности. Не забыть никогда той атмосферы тишины, ласки и радости, которая окружала не только дачу и сад С. Н. Дурылина, но, казалось, каждая вещь в его доме соткана из радости и привета.

Корова «Милушка», кот, пес, весь черный и немного страшный, — все встречали нас лаской и радостью. Круглая большая веранда с длинным столом, готовым угостить каждого пришельца; молоко от «Милушки» — особенно густое, клюквенный кисель — особенно вкусный, чай — особенно ароматный; цветы — по-необычному душистые; даже самый воздух — легкий-легкий, особенно освежающий. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — это гётевское изречение готово было вырваться из души.

«Я устроил свой дом так, как мне хотелось, — говорил, приглашая нас к себе, Сергей Николаевич, — я хотел сделать так, чтобы и мне, и Ирине Алексеевне было свободно и хорошо». Так это и было. Вот кабинет Сергея Николаевича: книги, книги, картины, цветы… Очень удобный мягкий диван, с которого не хотелось вставать; когда ты сидел на нем, мысли рождались как бы сами собой, без усилия и напряжения. Свободно рождаясь, мысли так же свободно и стройно облекались в словесную форму, и как легко и просто было беседовать с мудрым хозяином, хотя вопросы обсуждались совсем не простые и касались они далеких перспектив — будущего человечества…

Окрыленные, исполненные веры в будущее, возвращались мы после лекций С. Н. Дурылина. Мы жили дерзкой мечтой, и эта мечта питала нашу уверенность в победе в грозные годы испытаний. Эта мечта вела нас мужественно по дорогам, среди взрывающихся бомб. <…> Так много еще тайн во Вселенной, и быть может, самая глубокая тайна, самый загадочный сфинкс — сам человек. Недаром одним из древнейших изречений были слова греческого оракула: «Познай самого себя». Это изречение, на которое серьезно обратил наше внимание Сергей Николаевич, остается для всех поколений человечества основной и труднейшей задачей.

Сергей Николаевич Дурылин, раскрывавший в своих мудрых лекциях самое глубокое, самое трудное и необходимое, как бы вошел в наши жизни. И не память о нем, но он сам, живой навсегда, будет с нами.

Берковская Елена Николаевна[414]

Елена Николаевна Берковская (1923–1998) — историк, библиограф, мемуарист, дочь философа-федоровца Николая Александровича Сетницкого. Детство Елены Николаевны с двух до двенадцати лет прошло в городе Харбине, где отец работал в экономическом бюро КВЖД (Китайско-Восточной железной дороги). Когда в 1935 году КВЖД продали Японии, семья возвратилась в Москву. В 1937 году 1 сентября арестовали отца и вскоре расстреляли, а спустя три месяца забрали мать. Лилю (так в семье и потом среди близких людей звали Елену Николаевну) взяла к себе сестра матери. Окончив школу в 1940 году, Елена поступила на исторический факультет Московского университета. Жить она стала в подмосковном городке Пушкине вместе с сестрой Ольгой и подругой сестры — Екатериной Александровной Крашенинниковой[415]. Во время войны Елену отправляли на трудфронт (сенокос, лесоповал). С осени 1942 года пришлось перестать посещать университет, где занятия еще продолжались в неотапливаемых аудиториях. С этого времени она вместе с Катей Крашенинниковой и университетской подругой